Фродо молчал, лишь сильнее стиснув пальцы на проволоке. Оператор отвел окуляр от глаза, камеру опустил. Он издевательски засмеялся, что-то бормоча через пережевываемую резинку. Фродо что-то услышал про глупых польских евреях. Девушка не отступала. Она даже сделала шаг ближе, не обращая внимания на белорусского офицера, который в своей парадной шинели с красными погонами и в резиновых ботах безопасно стоял на краю лужи перед оградой. Белорус неодобрительно кривился. Перед тем он уже запретил приближаться к проволочному ограждению, но сейчас и сам не спешил лезть в грязь. Нужно было повесить таблички, подумал Фродо, что-нибудь типа: "не подходить" и "не кормить".
- Mistah, tell me whatta ya think "bout… - акцент у ведущей тоже был ужасным, похоже, не было у нее шансов показать этот репортаж в общенациональных новостях. Скорее, где-нибудь на кабельном телевидении Среднего Запада.
Фродо слушал вопросы относительно резолюции Совета Безопасности по проблеме нарушения прав человека в Польше. Своего мнения по данной проблеме у него не было, всяческие резолюции и так ни на что не влияли. Он глядел на безграничное поле, как-то над плечом женщины, которой обязательно хотелось узнать, что может сделать ООН для депортированных. Оператор снова начал бормотать свои "fuck", нетерпеливо переступая с ноги на ногу по щиколотки в грязи.
- What can I do fo" ya? – выкрикнула с отчаянием журналистка. Фродо наконец-то усмехнулся, отпустил проволоку. Он поглядел прямиком в кукольное личико.
- Blow me, sista… - очень вежливым тоном предложил он.
Американка упустила микрофон, от изумления сложив напомаженные губы в колечко, как будто и вправду собиралась исполнить просьбу глупого еврейчика из Польши.
Фродо развернулся на месте, не упустив возможности показать оператору выпрямленный средний палец.
Он шел к оцарапанным домам, по дороге обойдя бетонное корыто, окруженное ссорящимися женщинами. Хотя в совхозе имелся водопровод, но при таком количестве проживающих очистные сооружения не успевали срабатывать. Бетонные корыта рядом с коровниками, от которых остались только фундаменты, теперь служили для стирки и мытья. Для мытья, правда, лишь тогда, когда воду удавалось нагреть на бочке, в которой горел кокс. Фродо почесал себя за пазухой. Чесотка здесь была делом самым нормальным.
А вот интересно, как здесь было в самом начале, размышлял он, проходя мимо женщин с красными от холодной мыльной воды руками. Тогда, когда за колючей проволокой находилось в три раза больше депортированных. Как-то не удавалось ему все это представить: столько народу в тесных комнатушках, с неработающей канализацией, как и теперь, канализацией.
Теперь, спустя несколько месяцев после начала депортации, немного попустило. Представители Высшего Комиссара по делам Беженцев действовали чрезвычайно эффективно, им удалось обеспечить убежище нескольким тысячам человек только из этого лагеря. А лагерей ведь было несколько.
Фродо глянул на дешевые наручные часы, подарок от шведского водителя, заехавшего сюда как-то с конвоем большегрузных машин, привезшего массу пакетов питательной смеси для новорожденных, пеленок и всяческих других чрезвычайно необходимых здесь вещей, тут же конфискованных белорусскими властями.
Скоро полдень, близится жратва, подумал он. И тут же желудок свело при мысли о каше с салом, практически обязательном элементе обеденного меню.
Он сплюнул. Каша с салом: замечательная еда для депортированных еврейских лиц без гражданства. Но никогда еще не случалось такого, чтобы кто-нибудь выдвигал претензии. К примеру, что сало никак не может быть кошерным. Ну что же, отметил он с висельным юмором, остались только худшие евреи. Нужно ведь было кого-то выкинуть, а нашлись только вот такие. И этих даже, на удивление, много.
Неожиданно кто-то дернул его за рукав. Фродо резко обернулся.
- Нельзя ведь так, уважаемый пан коллега, нельзя…
Лицо высокого мужчины, выглядящего благородно даже в рваном ватнике, искривила гримаса.
- Вот что они о нас подумают? Пан коллега…
Фродо освободил рукав, мрачно усмехнулся.
- В чем дело… - он снизил голос, - …пан коллега?
- Нельзя ведь так, это наша последняя надежда, вы знаете, пан коллега, свободный мир. Общественное мнение. Мы обязаны предоставлять свидетельство страданий нашего народа, а не так, как вы, извините, пан коллега. Серьезность и страдание.
ebooksa