Сентябрь

- Какой еще самогонки? – буркнул Вагнер. – Вполне себе приличный коньяк…

- Ну, раз уж ты упираешься, чтобы называть его так. Совсем недавно я видел тот подвал, в ко­тором он выстаивался. Только не в дубовых бочках, а в ржавой ванне, отсюда и его неповторимый цвет. Сам понимаешь, вода с окисью железа…

- Вот ты знаешь, в башке не помещается. – Вагнер решительным жестом вонзил вилку в гу­стую смесь жира и хрящей. – Этого же невозможно жрать, отдам псу. Правда, пса у нас уже нет…

Фродо отставил кружку. Он лег на спину, заложив руки за голову. Поглядел на покрытый под­теками потолок; уже несколько лет они обсуждали необходимость залатать крышу. Только на разго­ворах все и заканчивалось.

- Помещается… - медленно произнес он. – Причем, не только в башке, но даже и в междуна­родных нормах.

Он понимал, что Вагнер говорит вовсе не про качество коньяка или российские рационы.

- Помещается… - повторил он.

Вагнер решительно поставил банку на пол, носком сапога сунул ее в угол; вынул пачку "кэме­ла", сунул сигарету в рот.

- Долго ты там сидел? – непонятно к чему спросил он, разыскивая по карманам зажигалку.

Фродо отрицательно покачал головой.

- Всего три месяца. Но и так на три месяца слишком долго… Хотя были и такие, которые сиде­ли год, до самого конца, когда начался весь тот бардак, и Лукашенко погнал всех дальше, в Россию. Дай-ка и мне.

Он схватил брошенную пачку, даже не кривясь. Спиртное с тайленолом действовали в паре, уже ничего не болело. Коротышка чувствовал себя легким, как будто бы вместо головы у него был на­дувной шарик.

Он выдул совершенное дымовое колечко, задумчиво глядя, как то поднимается вверх, просве­ченное светящим в окно и стоящим уже довольно-таки высоко солнцем. Как потом оно сворачивает­ся, теряет резкость формы, расплывается под покрытым потеками потолком.

- Собаки у сетки… - буркнул он. – Сельские собаки у сетки. Ты помнишь, они были повсюду, пока их всех не перестреляли. И собаки серьезные, для них имелись небольшие такие загородки, иногда с будкой, иногда — нет. И вытоптанная ими дорожка вдоль сетки, глубокая такая, когда собака бегает вдоль забора, туда и назад. И там было точно так же, дорожка вдоль ограждения. Широкая, натоптанная, как правило, покрытая грязью. Толпы, кружащие, словно рыбы вдоль стенок аквариума. Это поначалу… Потому что потом люди обычно только стояли. Они держались за проволоку и гляде­ли в поле: плоское, голое, до самого горизонта.

Следующее тщательно выдутое колечко поднимается под потолок. Очередное мгновение ти­шины, шум сосен за окном.

- Три месяцы. Были такие, которые сидели с самого начала и до конца. Это те, которых депор­тировали раньше всех, целые семьи, которые застали еще палатки. И эпидемии… Только лишь потом условия как-то изменились к лучшему. Потом оно уже как-то сдвинулось с места, помощь беженцам действовала уже эффективней. Еще принимали Швеция и Израиль… Поначалу семьи с детьми, по­том и женщин. В Израиле молодежь попадала прямиком в армию. А дольше всех ожидали такие, как я, люди среднего возраста. Или же те, у которых рыльце было в пушку, как тот бывший министр или та блядская манда… Министр, по крайней мере, вел себя прилично, тихий такой, из-за угла мешком при­битый старичок. Всегда вежливый и корректный. А вот сионистский неофит — вот то было что-то с чем-то.

Вагнер загасил окурок ʺкэмелаʺ на полу.

- В башке не вмещается… - повторил он.

Только Фродо был прав. Вмещалось не только в башку, но и в международных нормах. До того времени, когда оказалось, что шмат территории в Европе может очень даже пригодиться.

Низушок допил остаток коньяка. Как для кого-то, кто не спал ночью, перед рассветом был из­бит, а потом лошадиную дозу тайленола запил чекушкой коньяка — он был на удивление трезв. И сейчас в нем вскипело злорадное, насмешливое настроение. Коротышка резко уселся на постели.