Гайдзин

– И-и-и-и, – протянула она, изображая возмущение, – что я, дешевая шлюха, у которой пусто в голове? Без чести? Без понимания? Без связей, без… – Тут она не выдержала и рассмеялась. – Мы прекрасно понимаем друг друга. Завтра в полдень приходите повидать меня. А теперь ступайте и навестите свою милую Хинодэ. Наслаждайтесь ею и жизнью, пока мы все еще живы.

– Спасибо. Но не теперь. Пожалуйста, скажите, я приду позже. – Он доброжелательно улыбнулся Райко, искренне благодарный ей. – Но вы сами, Райко?

– У меня нет своей Хинодэ, мне не к кому идти, не о ком мечтать, некому слагать стихи, никто не наполнит меня восторгом. Когда-то все было по-другому, теперь я стала умнее, мне нравится саке и нравится делать деньги, делать деньги и саке. Ступайте, – сказала она с грубым смешком, – но завтра возвращайтесь. В полдень.

Когда он ушел, она приказала прислужницам принести еще вина, на этот раз подогретого, и не беспокоить ее. Видя такое дружелюбие на его лице, перемешавшееся с глубокой страстью к Хинодэ, она почувствовала, как в сердце ее поднимается печаль, и поэтому прогнала его.

– А, адмирал, – сказал Малкольм Струан, – два слова с глазу на глаз.

– Разумеется, сэр.

Адмирал Кеттерер грузно поднялся на ноги, один из двадцати гостей, все еще сидевших плотной группой за столом в большой столовой фактории Струанов и потягивавших портвейн, за которым их оставила Анжелика. Кеттерер был в парадном мундире, тесных панталонах, белых шелковых чулках и туфлях с серебряными пряжками. Он раскраснелся сильнее обычного, с удовольствием угостившись густым супом, приправленным острыми пряностями, печеной рыбой, двумя порциями ростбифа и йоркширского пудинга с картофелем, обжаренным в горячем сале, и овощами, вывезенными из Калифорнии, пирогом с курицей и фазаном, несколькими поджаренными свиными колбасками, за которыми последовал калифорнийский пирог с сушеными яблоками и ставший знаменитым крем Благородного Дома, венчали все восхитительные сырные гренки. Шампанское, шерри, кларет – «Шато Лафит» 1837 года, того самого года, когда королева Виктория взошла на трон, портвейн и мадера.

– Глоток свежего воздуха мне бы не помешал, – произнес Кеттерер.

Малкольм проводил его к высоким стеклянным дверям в боковой стене; хорошая еда и вино на время приглушили боль. Снаружи было холодно, но после душной столовой прохлада бодрила.

– Сигару?

– Благодарю вас.

Бой Номер Один Чэнь неверной тенью маячил неподалеку с коробкой наготове. После того как сигары были раскурены, он растаял в табачном дыму.

– Вы прочли мое письмо в сегодняшней «Гардиан», сэр?

– Да-да, прочел и нахожу, что многое в нем хорошо сказано.

Малкольм улыбнулся:

– Если буря протестов, которую письмо вызвало на сегодняшней встрече торговцев, напоминавшей потревоженное осиное гнездо, может свидетельствовать о чем-либо, то оно вполне внятно донесло до них вашу точку зрения.

– Мою точку зрения? Черт подери, я надеюсь, она также и ваша.

– Да-да, разумеется. Завтра…

Кеттерер резко оборвал его:

– Поскольку вы разделяете этот в высшей степени правильный и достойный подход, я также весьма надеялся, что как человек неоспоримой власти и влияния вы употребите их на то, чтобы по самой меньшей мере стать первым и официально объявить вне закона всякую контрабанду на всех кораблях компании Струана и покончить с этим раз и навсегда.