– Я очень любил брата… больше всех на свете. Он хотел, чтобы я стал музыкантом.
Споуд умолк, словно этого факта было достаточно, чтобы убедить Дугласа в своей братской любви.
За окном красный шар закатного солнца опускался в темный вихрь туч.
– Отец в меня совсем не верил. Любил меня, но не верил – ни в меня, ни в бога, ни во что другое. – Споуд рассеянно изучал сигарету в пальцах. – Отца мне жаль. Храни его бог.
Все еще погруженный в свои мысли, он изящно поднес сигарету ко рту и затянулся.
– Так за что вы убили брата? – повторил Дуглас.
Это прозвучало безжалостно. Впрочем, так и было задумано. Но Споуд не поддался на провокацию.
– Я признаюсь, что убил. Разве этого не достаточно? – Он улыбнулся. – Может, надо в письменной форме?
– Да, надо.
Признание Споуд накорябал на той бумаге, что была в комнате, – на армейском почтовом бланке. Кое-как зажав карандаш левой рукой и с трудом придерживая норовящий выскользнуть листок, он вывел: «Я убил брата». И подпись.
– А вы будьте свидетелем, – попросил он, протягивая листок капитану.
Капитан написал свое имя, звание, личный номер и дату.
– Спасибо, – сказал Дуглас, забирая признание. – И все же я хочу знать, почему вы это сделали.
– Ну вы прямо как сыщик из старых детективов, – усмехнулся Споуд. – Мотив, средства и возможность. По такому принципу вас работать учат?
– Нет, по такому принципу остросюжетные романы пишут.
– Роскошная сигарета, сто лет таких не пробовал. А ваша как, инспектор? В тюрьме-то, поди, курить не дают…
Споуд имел совершенно бесхитростный вид, и Дуглас понимал, почему столько людей с готовностью помогали ему скрываться от закона.
– Вы воевали?
– Мы с братом вместе работали в лаборатории. Но когда пришли немцы, я кинул в танк бутылку с бензином. «Коктейль Молотова». Вроде все мне про них объяснили, и так понятно звучало, только вот моя бутылка не загорелась… А вы воевали?
– Нет. Первыми немцами, которых я увидел, были музыканты оркестра, марширующего по Оксфорд-стрит за пару часов до объявления перемирия. – Дуглас совсем не хотел говорить это виноватым тоном, но по-другому не получилось, особенно учитывая, что он арестовал инвалида, отдавшего руку в единоличной схватке с немецким танком.