— И что он все сюда таскается? Так понравилась Бригитта-Марго?
— Бригитта любому понравится, — презрительно усмехнулся негоциант. — Правда, в последнее время я все время спрашиваю себя — а не слишком ли много стала эта девочка знать?
«Женишок» недобро прищурился, некрасивое лицо его стало еще угрюмей:
— Так, может, ее того…
Он чиркнул себя пальцем по шее. Весьма красноречивый жест.
Господин Байс дернул шеей:
— Можно и того. Даже нужно. Но, однако же, не сейчас. Позже.
— А с Жозефиной что? Они ж подруги.
— Думаешь, Бригитта может ей что-то разболтать? Что ж… тогда обеих. Сам и исполнишь.
— С удовольствием, герр Байс! — В глазах Герхарда вспыхнула на миг самая гнусная радость, радость осуществления давно задуманной мести. — А то строят из себя… Шлюхи!
— А наш герой, кажется, собрался на тот берег, — сворачивая за торговые рядки, показал купец. — Беги к лодочникам, друг мой. Нет-нет, не сейчас… дай ему отчалить… ага… можно, пошел.
Опанас Паисьев сын по прозвищу Ровинь караульную службу любил не особенно. Заступая на вахту, всегда ворчал, рад был бы хоть с кем-нибудь поменяться. Скучал детинушка на посту — мочи нет! Обычно ведь ничего не происходило — никто на шняву не рвался, не нападал, совсем наоборот даже. Однако назначенный шкипером Петруша Волк оказался человеком неумолимым. Сказано — надо вахту нести, значит, все и будут нести — по очереди. И никому не позволено отлынивать, пусть только попробует кто, ага!
Со всеми спасскими ватажниками новоявленный шкипер переговорил лично, к каждому присмотрелся, о каждом составил свое личное мнение, каждого приставил к делу. Кого — на паруса, кого — в абордажную команду, а тех, кто поумнее — к пушкам. Четыре двенадцатифунтовых орудия — это уже было кое-что, плюс еще парочка снятых с «Красы морей» кулеврин. Да и мушкеты не приходилось сбрасывать со счетов: тяжелая пуля проламывала корабельный борт на раз. Конечно, с близкого расстояния.
Ровиня к парусам не подпускали и мушкета тоже не доверили, дали в руки широкую абордажную саблю, чему детинушка оказался весьма даже рад! Он с детства привык всех своих врагов терзать, рвать, отсюда и прозвище — Рвинь — Ровинь, буквицу «о» уж для благозвучия вставили. Так что сабелька — самое что ни на есть то, что нужно. В абордажном бою Ровинь, пожалуй, превосходил многих — и на хольк, вон, взобрался первым, а уж дальше пошел крушить, только кровавые брызги летели — раззудись, плечо! Нравилась детинушке кровавая схватка, чего уж… А вот ждать да в карауле стоять Опанас страсть как не любил. Потому как — скучно. Недаром ведь в народе говорили: ждать да догонять — хуже нету.
Иные вот как-то к вахте да караулам притерпелись. Кто как выкручивался. Кто-то сам про себя загадки разгадывал, кто-то сказки вспоминал от нечего делать, иные же учили назубок паруса — все эти брамсели, марсели и прочие гроты — язык сломаешь, не выговоришь! У Ровиня ни к какой учености душа не лежала, а потому на вахте он предпочитал подремать… так, одним глазком только, мало ли — проверит Петруша Волк. Шкипер нраву крутого — бывший злодей, разбойник, пират… Впрочем, почему бывший? Все они тут лиходеи, все.
После отъезда господина Бутурлина верные ему каперы продолжали бороздить дельту Невы, словно жаждущие добычи волки. Так ведь и жаждали, просмотрели все глаза да захватили парочку морских баркасов, принадлежавших выборгским купцам. Баркасы привели к схрону, да там покуда и бросили, закидав для маскировки ветками. Топить суденышки у шкипера не поднималась рука, а людей не хватало: те, что были, едва управлялись со шнявой. В принципе, при спокойном ветре на баркасах хватило бы и пяти-шести человек палубных, но вот если менять галсы, а тем паче — на кого-то нападать, стрелять… В общем, стояли пока баркасы до лучших дней. Да и пес с ними! Ровиню-то было все равно.
Стояла уже середина ночи, ветер стих, и ветви росших на берегу деревьев корявились черным траурным кружевом на фоне белесого неба. В лесу шелестели крыльями птицы, кто-то пищал, а вот и зарычали, завозились… Потом все стихло — наверное, лиса поймал мышь. Или сова — хлопнула крыльями какая-то крупная ночная птица. Неподалеку, в болотине, вдруг закричала выпь — весьма кстати разбудив задремавшего у мачты Ровиня. Тут же с берега донеслось протяжное:
— Корела-а-а!
— Ла-а-дога! — откликнулись в другой стороне.
Тут настал черед и вахтенного.