— Франсишку Делфину Винисиус Вилалонга Франку да Силва.
— Угу, — кивнул Адамберг, не успевший это записать. — К сожалению, я не знаю испанского. Где кончается имя и начинается фамилия?
— Это не испанский, это португальский, — сказал консьерж, зевнув так, что хрустнула челюсть. — Я бразилец, при диктатуре эти сукины дети, разрази их Господь, упекли моих родителей в лагерь, я потом их так и не нашел.
— Сожалею.
— Вы тут ни при чем. Если вы не из этих сукиных детей. Моя фамилия — Вилалонга Франку да Силва. А доктор живет на третьем этаже. У него прямо на лестничной площадке устроена комната ожидания. Я бы там жил, будь у меня такая возможность.
Площадка третьего этажа оказалась просторной, как вестибюль. Доктор поставил там журнальный столик, кресла, этажерку с журналами и книгами, старинный торшер и автомат с водой. Утонченный человек с некоторой склонностью к внешним эффектам. Адамберг устроился поудобнее и, в ожидании волшебника с золотыми пальцами, сделал несколько звонков: в больницу Шатодёна — со страхом, в группу Ретанкур — без всякой надежды и в группу Вуазне, отгоняя от себя мерзкие мысли о майоре Дангларе.
У доктора Лавуазье прибавилось оптимизма — «этот парень борется за жизнь», — температура немного понизилась, желудок выдержал промывание, пациент спросил, нашел ли комиссар открытку с непонятным словом — «по-видимому, для него это очень важно, старина».
— Скажите ему, что открытку мы ищем, — ответил Адамберг, — что пса мы приютили, сняли с него пробы навоза, в общем, все идет как надо.
Закодированное сообщение, отметил про себя доктор Лавуазье, старательно записывая каждое слово комиссара. Ну и пускай, его это не касается, у сыщиков свои методы работы, а его дело — передать сообщение по адресу. Только бы пробитый пулей желудок больного справился с этим воспалением.
Ретанкур разговаривала спокойно, почти весело. Хотя все указывало на то, что Армель Лувуа не намерен возвращаться домой: он покинул свое жилище еще в шесть утра. Консьержка видела, как он вышел с рюкзаком за спиной. И вместо того чтобы любезно поздороваться, как делал всегда, просто махнул ей рукой на бегу. Наверно, торопился на поезд. Вейль не мог подтвердить ее показания: этот почтенный человек никогда не вставал раньше двенадцати. Он симпатизировал своему юному соседу и, узнав о преступлении, очень расстроился, замкнулся в себе, чуть ли не обиделся на полицейских: они не добились от него ничего, кроме совершенно бесполезной информации. Но как ни странно, эти плохие новости нисколько не огорчили Ретанкур. Не исключено, что Вейль, прославленный знаток вин, решил развлечь бывших коллег и поднес им какое-нибудь коллекционное вино в тонких гравированных бокалах. От Вейля, которому шили костюмы на заказ по причине его богатства, снобизма и нестандартной фигуры, напоминавшей детский волчок, можно было ожидать чего угодно. Предположим, ему захотелось подружиться с полицейскими, сидевшими в засаде у него в подъезде: он наверняка нашел бы в этом некое парадоксальное удовольствие. Ретанкур как будто не вполне сознавала, что ждет в засаде убийцу-психопата, Кромсателя, который превратил тело старика в кровавую кашу. Похоже, снисходительное отношение Вейля к своему соседу усыпило ее бдительность. «Предупредите Вейля, — сказал ей Адамберг, — что этот тип раздробил на мелкие кусочки еще одного человека, в Австрии».
А вот Вуазне и Керноркян возвращались с задания в отвратительном настроении. Раймон Реаль, отец художника-самоубийцы, десять минут продержал их под дулом ружья, прежде чем впустить в свою трехкомнатную квартиру в полуподвальном этаже дома в Сюрвилье. Да, он слышал об убийстве, он благословлял мстителя, который раздавил эту гадину, старика Воделя, и от всей души желал, чтобы этот парень оставил легавых с носом. Благодарение Богу, газеты вышли рано утром, у него было время смыться. Не надо забывать, что у Воделя на совести как минимум два трупа: сына и жены Реаля. Знает ли он, кто убил Воделя? Знает ли он, где сейчас его сыновья? Да что они себе вообразили, эти легавые? С чего они решили, будто он станет им помогать? Забыли, где находятся? Они вообще понимают, в каком мире живут? «В дерьмовом», — пробормотал Керноркян, и это признание немного успокоило Реаля.
— Честно говоря, — рассказывал Вуазне, — он не дал нам времени объяснить все толком. Понимаете, возле него на столе лежало ружье, правда дробовик, но со взведенным курком. Сам он огромный, у него три собаки, и его логово — не знаю, как еще назвать это жилище, — битком набито разными моторами, батареями и фотографиями, сделанными на охоте.
— Что удалось узнать о его сыновьях?
— Я в точности привожу его слова: «Старший в Иностранном легионе, младший — дальнобойщик, обычный маршрут — Мюнхен — Амстердам — Ренжи,[9] так что ищите сами». Затем он потребовал, чтобы мы немедленно покинули помещение, потому что «от вас нестерпимо воняет». Тут он был прав, — добавил Вуазне, — ведь это Керноркян обстригал у пса запачканную шерсть.
Адамберг заметил под стеклянным столиком игрушку, которую обронил кто-то из пациентов доктора Жослена. Продолжая слушать Вуазне, он наклонился и подобрал ее. Это было маленькое поролоновое сердечко, обтянутое красным шелком: его надо было сжимать в ладони, чтобы успокоить нервы. Позвонив Гардону, комиссар щелкнул пальцем по сердечку, оно отскочило и завертелось на столе. С третьей попытки он заставил сердечко крутиться целых четыре секунды. Затем решил добиться, чтобы при остановке сердечка слово «Love» на его передней стороне оказалось бы написанным не наискось и не вверх ногами, а нормально. Это удалось ему с третьего раза, в момент, когда он просил Гардона извлечь из бумаг Воделя все почтовые открытки. Бригадир прочел ему сообщение от авиньонской полиции: всю вторую половину дня Водель-младший провел в суде, готовился к выступлению на процессе. Впрочем, эту информацию еще предстояло проверить. Так или иначе, в девятнадцать двенадцать он уже был дома. Очевидно, они боятся лишний раз побеспокоить почтенного адвоката, заключил Адамберг. Он закончил разговор и, снова запустив сердечко крутиться по столу, стал считать обороты. Кромсатель был в пути, но к кому он направлялся?
— Вы его упустили, так ведь?
Адамберг устало, неуклюже поднялся на ноги и пожал руку доктору.
— Я не слышал, как вы подошли.
— Ничего страшного, — ответил Жослен, отпирая дверь. — Как себя чувствует малышка Шарм? Котенок, который не мог сосать, — пояснил он, поняв, что Адамберг забыл это имя.
— Думаю, с ней все хорошо. Я не был дома со вчерашнего дня.
ebooksa