Сиваш

— Ладно, повечеряю — приду.

Никифор тихо повернулся. Слышно, во дворе опять поманил собаку. И опять Матвею стало жаль свою старшую. Теперь, выходит, не защитник ей Никифор перед своим отцом. Соловей Гринчар вновь сгреб в горсть землю и людей. Теперь и невестку не пощадит. Ничего не пропустит, из-под стоячего подошву вырежет.

Матвей повечерял, пошел к Соловею. На улице темно, огоньки лишь на гребне балки. Вот и хата Соловея. Смутно виднелась ограда Соловеева двора. От беленой стены вдруг оторвалась фигура. Это Феся. Наверно, дежурила, ждала отца. Кинулась, положила голову ему на грудь, дрожит, заплакала.

— Таточку, родненький вы мой…

— Ну что? — спросил тихим голосом.

— Худо здесь. Черно!

Ласково погладил голову ее и громким басом, чтобы слышали в хате, спросил:

— Не обижают тебя здесь, дочка?

Испуганно дрогнула, метнулась и шепотом ответила:

— Нет, не обижают.

Он опять во весь голос:

— Работой не мучают?

— Нет, не мучают.

— А что худо? — тоже тихо спросил.

— Всё… Первую неделю терпела, а теперь сил нет. Соловей злой. Каждый час сердится, кричит, зачем не отдают ему урожай с его десятин. А Никифор его боится.

— Выделиться вам надо! — громко сказал Матвей.

Вот досада и огорчение! Получилось все не так, как он хотел.

Соловей действительно хворал. Он лежал на широкой железной кровати, на высоких подушках, при свете лампы желтел его лоб.

— Добрый вечер, добрый вечер! — ласково ответил на вежливость Матвея. — Вот, помираю…

Покашлял — живот сотрясался, — справился про меньшую, Лизу, и про сына Егора — здоровы ли. Потом про коня — сколько ему лет и не купил ли Матвей второго, в пару.