Собирала в мешок шиповатые шары курая — кололи до озноба. Солнце обнимало жаром. Измучилась, легла на землю, приникла к ней головой. Как ни вглядывалась, не увидела ни повозки, ни человека, по солянкам бродил лишь чей-то верблюд. Может быть, Антон вовсе и не думает о ней? Приятно ему в хате, встречают хорошо — вот и ходит. А если и думает о ней, то, наверно, с горькой усмешкой, ласково скажет: куда забрать тебя, Феся? На каких помчаться конях? Видишь, война, не судьба нам быть вместе.
К вечеру свои вернулись с соли, опаленные, потные. Долго пили воду, без слов повечеряли, в полутьме прилегли. Феся ждала Антона. Готовая вмиг подняться навстречу, ловила малейший шорох, скрип на улице.
В хате душно, хотя открыты окна и дверь. Дверь отворила для Антона. Но его не слышно. Вышла на волю… Вот уже высыпали, мигают звезды, раскатилась звонкая ночь. Прохладно. Пробрала внезапная дрожь. Но в хату не вернулась. Появится Антон — во дворе с глазу на глаз все и скажет… Но Антон не являлся. На улице не слышно шагов. Тишина, хоть задохнись. Вот уже в хатах на склоне балки стали гаснуть рыжие керосиновые язычки, люди ложились спать. Лиза высунулась в окно, позвала. Феся не ответила.
Сидела во дворе до петухов. Когда запел свой в сарайчике, она вздрогнула, поднялась. Не пришел. Так оно и есть: он — военный человек, с ним — только прощаться. Феся легла, но не заснуть, хоть глаза зашей. Все думала и думала. Как ни вертела, получалось, что от Никифора ей не уйти — если только отец почему-либо не переиначит или сам Соловей откажется.
В этот вечер Антон, как обычно, собирался к Матвею Ивановичу, к Фесе. Но на закате примчался из волости гонец с запиской: подготовить отряд к выступлению, а ему самому немедленно прибыть в волость. Антон с помощником, на ночь, глядя, поскакали в волость к коменданту. Что случилось, в чем дело? Наступать, или намечена оборона? Узнал, что наши везде отступают. Деникин занимает Крым, а на севере уже занял Харьков; здесь, в Таврической степи, обороны не будет. Приказ: всем идти за Днепр, имущество не бросать, с собой захватить все до последней палки. Строгановский местный отряд должен влиться в регулярную Красную Армию.
Антон и его помощник поскакали обратно в Строгановку. Уже была глубокая, черная ночь. На склонах строгановской балки ни одного огонька… По глухой пыльной улице прошли рысью. Отряд собрался в поход еще с вечера, повозки загружены, лошади в хомутах, во дворе в темноте плавали красные точки цигарок. В хате слышались тихие голоса. Антон вошел, чиркнул зажигалку. На полу, на лавках, на печи полно по-военному одетых хлопцев, все с винтовками. Иные спали, но большинство, примостившись плечом один к другому, переговаривались, посмеивались, как на посиделках. Разбудили спящих. Антон спросил: все ли на месте? Дежурный ответил, что все сто восемьдесят семь человек готовы в поход. Антон сунул в карман зажигалку, заговорил:
— Товарищи, не на прогулку, не по учебной тревоге мы поднялись. Положение тяжелое. Наступило время проститься со своим домом. Возможно, перейдем на другой фронт. Мы нынче мобилизованные, мы — Красная Армия. Сейчас она отступает, но будет и наступать — и победит. Нас ожидают большие бои — до полной победы и установления власти свободного труда. Мы идем вместе, как братья. Друг друга всегда готовы выручить. Если кто робеет и не может проститься с домом — сдавай винтовку, иди до хаты спать… Итак, выступаем. Выходи строиться! Не шуметь!
Глухо топоча ногами, построились и без шума двинулись из Строгановки. На ходу оборачивались на родные хаты. Уходят непровожаемые, не прощаясь. Правда, несколько человек, спросясь Антона, побежали к своим хатам, стучали в темные окошки, потом догоняли отряд.
На одном углу Антон остановился, мазанка Феси была версты за полторы, на другом конце села. В сердце ударила тоска. Может быть, судьба еще приведет его в эти края? Впрочем, трудно рассчитывать на ее милость. Вернее всего, никогда больше не увидит Фесю. А если и увидит, то как скоро? Пройдет ли месяц, год или пять лет? Будет ли она помнить? А главное, кто он для Феси? Об этом между ними не было говорено ни слова. Собственно, ничего и не было. Значит, забывай про Фесю. Остро защемило сердце. Думалось, навеки покидал эту степь и хату Обидных… Зачем живет человек, если не для того, чтобы постучать однажды в окно другому человеку?
Феся так и не повидала Антона. Рано утром хата, где стоял отряд, оказалась пустой — куры ходили на крыльце… Услышав от баб, что ночью отряд ушел из Строгановки, Феся помертвела. Вот и решилась у детинки судьбинка! Ушел Антон, пропал, как и не было его. Проплыл и сгинул, как белое облачко в синем небе унесло ветром. Напрасно было мечтать, надеяться. Теперь уже нечего думать-гадать…
А Никифор и верно хороший человек. Отцу будет легче, если она выйдет за Никифора. Соловей — родственник, не станет отнимать урожай с тех трех десятин, хотя власть может и перемениться…
Узнав, что дядько Матвей согласился дочку отдать а него, Никифор, обычно смирный, а тут нетерпеливый и настойчивый, торопил отца со свадьбой. Соловей Гринчар вновь подошел к Матвею: ты согласный, так не будем тянуть, молодым не терпится. Можно было и так понять, что спешит и сам Соловей: скоро косовица, ни одни руки не будут лишними. Но раз дело решенное, то и верно, незачем тянуть, думал Матвей. Тем более что дочка не в себе. Отрезать — и конец. Будет жить в довольстве и сытости…
Два дня играли свадьбу. Столы установили на улице. Соловей Гринчар не поскупился. Ело все село. Была и музыка, хотя время и невеселое. Выпив Соловеевой горилки, строгановцы на него же скрипели зубами. Соловей за столом жаловался Матвею: вот какие люди свиньи… Кудрявый, в лаковых сапогах, Никифор был красив. К Матвею все подходили с уважением. А с невестой творилось что-то неладное. Не узнать прежде веселой, хотя и нешумной Феси. Сидит оцепенелая, будто и не она. Глаз не подымет, а подымет — не видит ничего.
После свадьбы Феся осталась у Гринчаров. На прощание поцеловала отца.
— До свиданья, родной таточку. Теперь буду к вам в гости… — И вдруг заплакала.
В селе стало печально, тоскливо. Солнце раскалялось, словно понапрасну.
Вернулось, казалось, уже позабытое: разом открылись пять частных лавок, лавочники прикрикивали по-хозяйски. Чаще звонила церковь. На площадь важно, с ухмылкой выходили богатеи. Наехали купцы, перекупщики, скототорговцы. Лишь монополька по-прежнему заколочена. Водку не привозили, неизвестно, привезут ли.
На день забежали в село золотопогонные марковцы, а у богатых уже и рот до ушей — рады, хотя знают, что и белые возьмут хлеб. Тем, однако, белые хороши, что признают хозяина с его хозяйством. Бедный ли, богатый — купленную землю у него не тронь. Желаешь — купи по карману, а хочешь — продай. Свобода!
Правда, надолго ли эта власть? Красные отступили, но Россия велика, соберутся с силами, опять придут. Строгановский отряд, слышно, недалеко, за Днепром, верст за шестьдесят. Может нагрянуть в два дня.
Прежний комитет попрятался, не слышно его, но бедняков что звезд. Ясно, имеют тайный комитет, оружие прячут до поры. Задень — начнут стрелять, пошлют гонца за Днепр. Придет отряд — наведет свой порядок, богатых не побалует. Пока что лучше помолчать, ни слова про отнятую землю, будто признали эту голодраную справедливость.
ebooksa