6
– Вот тут порожек немного расшатался, поосторожнее, Вера Георгиевна! А вот тут прямо по коридору и налево… Ой, да можно просто – Вика.
Я же еще не монахиня. Вот ваша комнатка, для дорогих гостей держим. В прошлом году ремонтировали, помощник губернатора приезжал: ночевал, не побрезговал. Вот, смотрите, ключика два – этот от вашей кельи, а это от входной двери. Вид из окна у вас хороший – весь монастырь как на ладони. Чемоданчик я здесь поставлю. Вот столик у вас письменный, вот холодильник, вот уборная. Все, пойду, не буду мешать. Обживайтесь, если что – звоните. Я здесь неподалеку живу.
– Спасибо большое, Виктория, Вика… Скажите, а вы всегда в этих балахонах черных ходите?
– Ой, насмешили! Да какой же это балахон? Это же подрясник. А если рукава широкие, то ряса. Это право еще заслужить надо. Мне вообще-то подрясник не положен, я просто послушница, но матушка доверила. В монастыре всегда ношу, а когда в город выезжать или в поселок, по ситуации. На голове поверх апостольника на службу и в трапезной носят камилавку с наметкой, на послушаниях – скуфейку. А мне рано еще – так что просто платочек.
– А вы часто в город выезжаете?
Вика испуганно отвела глаза:
– Я? Почему? Кто вам сказал?
– Да я просто спросила… А Фаина тоже такие носила? Камелаф…
– Камилавки. – Вика улыбнулась с явным облегчением от смены темы разговора. – Конечно, как и все монахини!
– А были у нее какие-то привязанности, привычки? Что она любила?
– Да она все делала с радостью… Людей любила. Подвезти в свободное время могла до станции железнодорожной, если надо было кому. Скажу по секрету, любила кошек. Матушка Херувима ругалась, но Фаина наших котеек тайком прикармливала. А привычки? Да так сразу и не скажешь. Спиртное не выносила. Сладкое не особо любила. Так, чтобы посидеть вечерком, поболтать за чайком – это не ее. Разве что привыкла к леденцам за рулем, особенно когда волновалась. Любила петь на клиросе. Сейчас без нее уже не тот звук – от старушек наших проку мало. А хотите, ее келью посмотрим? Для вас это, наверное, тоже важно?
7
Небольшая комната, если приглядеться, виден ровный слой пыли, книги ровно стоят на полочке, ноты. Аналой. На нем раскрытый молитвослов с затейливыми старинными буковками. Лампадка у иконы, конечно, давно погасла. На столе запечатанный пакетик с леденцами. На вид обычные карамельки, но мало ли что? Надо отослать в лабораторию.
– Ну, что скажете, можно убираться? А то матушка запретила. Пока, говорит, следователь не приедет, не посмотрит – ничего не трогай! А как не трогать, вот уже пылищи сколько!
– Да, конечно. А кому все ее вещи пойдут?
– Церковное в рухольную[6], а личных-то у нее и не было почти. Ни альбомчика с фотографиями, если вы про это, ни платьев. Она очень серьезно к уходу из мира отнеслась. Очень. Как будто ее Сам Господь позвал, и она только ждала, когда Он ее к Себе заберет. Ничем земным не отягощалась. Вот дождалась…
– Вы так говорите, словно она просто умерла. Вы не верите, что это самоубийство?
Виктория насторожилась и как-то странно глянула.
– Даже и не знаю, что подумать. Говорят же… А что же это, если не самоубийство?
ebooksa