Мгновение спустя Петра услышала звук открывающейся двери.
– Подожди, Питер! – крикнула она.
Вернувшись, он закрыл за собой дверь. Когда он вошел в гостиную, Петра протянула ему бумагу:
– Не могу прочесть.
Питер не стал спрашивать почему: любой дурак увидел бы в ее глазах слезы.
– Хочешь, чтобы я прочитал тебе?
– Может, сумею выдержать, если буду слышать не его голос, – ответила она.
Питер развернул листок:
– Письмо не слишком длинное.
– Знаю.
Он начал читать – тихо, чтобы слышать могла только она:
– «Я люблю тебя. Мы забыли решить один вопрос. У нас не может быть двух пар детей с одними и теми же именами, так что я решил, что буду звать Эндрю, который со мной, Эндером, поскольку именно так мы его звали, когда он родился. А того Эндрю, который с тобой, я буду по-прежнему помнить как Эндрю».
По щекам Петры текли слезы, она едва удерживалась от рыданий. Отчего-то ей разрывала душу мысль, что Боб позаботился о подобном еще до отлета.
– Продолжать? – спросил Питер.
Она кивнула.
– «А Беллу, которая с тобой, мы будем звать Беллой. Потому что ту, что со мной, я решил звать Карлоттой».
Петра больше не могла сдержаться. Чувства, которые копились в ней в течение года, хотя ее подчиненным начинало казаться, будто у нее вообще нет никаких чувств, выплеснулись наружу – но лишь на минуту. Взяв себя в руки, она дала Питеру знак читать дальше.
– «А когда я буду рассказывать детям про маленькую девочку, которую мы назвали в твою честь, я стану звать ее Пронырой, чтобы ее не путали с тобой. Тебе самой незачем так ее называть, но я решил, что ты – единственная Петра, которую я на самом деле знал, а Проныра заслужила, чтобы кого-то назвали в честь нее».
Расплакавшись, Петра прижалась к Питеру, и он обнял ее – как друг, как отец. Он не произнес ни слова – никаких «все в порядке» или «я понимаю», возможно, потому, что все было далеко не в порядке и ему хватало ума сообразить, что на самом деле он ничего не понимает.
Заговорил он лишь тогда, когда она постепенно успокоилась, а еще кто-то из детей, войдя в гостиную, громко объявил: