Я открыл дверку и посмотрел на нее. Она выглядела чудесно. Какое-то мгновение она стояла неподвижно, позволяя себя разглядывать, при этом на лице ее было такое милое застенчивое выражение, какого я никогда у нее прежде не видел.
Я изобразил чрезвычайное удивление и спросил:
– Дорогая, что случилось? Ты не заболела?
Она изумленно вскинула брови и спросила:
– Я? Что ты имеешь в виду?
– Я не вижу на тебе ни одного пистолета… Нигде.
Она засмеялась и набросилась на меня:
– Какой же ты дурачок! – Она принялась меня щекотать.
Я взял ее левую руку на излом, но она ответила приемом дзюдо, одним из самых мерзких, какие когда-либо рождались в Японии. К счастью, я знал на него ответ, а потом мы оказались на полу душевой, и она вопила:
– Отпусти! Ты мне волосы намочишь!
– Это так важно? – спросил я, не сдвигаясь с места. Мне нравилось там, где я в тот момент находился.
– Думаю, нет, – тихо ответила она и поцеловала меня.
Потом я ее отпустил, и мы, хихикая, принялись оглаживать друг другу синяки. Это был самый замечательный душ в моей жизни.
Семейная жизнь началась у нас с Мэри так гладко и естественно, словно мы были женаты уже двадцать лет. Нет, я не говорю, что медовый месяц прошел скучно (совсем нет) или что у нас не осталось тысячи вещей, которые нам предстояло друг о друге узнать, – суть была в том, что мы словно бы уже знали друг о друге все необходимое, и это превращало нас в семейную пару. Особенно это относилось к Мэри.
В памяти те дни сохранились не очень ясно, и все же я помню каждую их секунду. Помню ощущение счастья и легкой дезориентации. Когда-то мой дядя Эгберт достигал примерно такого же эффекта с помощью кружки кукурузного виски, а мы с Мэри тогда даже не принимали таблеток «темпуса». Я был счастлив. Видимо, с годами я успел позабыть, на что это похоже, или просто давно перестал сознавать, что несчастлив. Да, случалось, кто-то вызывал у меня интерес. Случалось, я увлекался. Веселился, пресыщался – но счастлив ни с кем не был.
Мы ни разу не включили стерео и ничего не читали, разве что иногда Мэри зачитывала мне вслух что-то из книг Баума про страну Оз. Это были бесценные раритеты, оставленные мне моим прадедом, – Мэри никогда в жизни таких не видела. Их чтение не возвращало нас в реальность – оно уводило нас еще дальше от нее.
Лишь на второй день мы пешком спустились в поселок, потому что мне хотелось показаться на люди с Мэри. Местные жители думают, что я – писатель, и я поощряю их заблуждение. Поэтому я задержался в магазинчике, чтобы купить пару ламп, конденсатор и ленту для моей пишущей машинки, хотя у меня, разумеется, не было ни малейшего намерения что-то записывать. Я разговорился с владельцем магазинчика о слизняках и режиме «Голая спина», только чтобы поддержать свой публичный образ, естественно. У них тут недавно случилась ложная тревога, и одного местного в соседнем городке застрелил воинственный констебль: бедолага по рассеянности появился на публике в рубашке. Владелец магазина был возмущен. Я сказал, что убитый сам виноват: время сейчас неспокойное, военное.
Он покачал головой:
– Я считаю, ничего бы не было, если бы мы тихо занимались своими делами. Господь сотворил людей не затем, чтобы они болтались в космосе. Лучше бы мы бросили эти космические станции и сидели дома, тогда все у нас было бы в порядке.
Я указал ему на то, что слизняки прибыли сюда на собственных кораблях, что это не мы за ними летали, – и поймал предупредительный сигнал от Мэри: не болтать лишку.