В ответ она захихикала:
– Что, вконец запутался? Этот все время был на виду.
Больше она ничего не сказала, а я так и не догадался. Они же должны были лязгать при ходьбе – так ведь ничего подобного!
Я обнаружил, что могу научить ее кое-чему по части рукопашной, и это немного восстановило мое самоуважение. Голые руки важнее пушек – они чаще спасают вам жизнь. Нет, Мэри и сама все умела: ее руки таили в себе смерть, ноги – вечный сон. Просто всякий раз, как я укладывал ее на обе лопатки, она обмякала и принималась целоваться. Однажды, вместо того чтобы ответить на поцелуй, я встряхнул ее и сказал, что она относится к делу недостаточно серьезно, но Мэри, понизив голос на октаву, сказала:
– Разве ты не понимаешь, дорогой? Не это мое оружие…
Это вовсе не значило, что «ее оружие» – пистолеты. Она имела в виду что-то более древнее и первобытное. Да, она умела бороться, как разъяренный медведь, и я уважал ее за это. Но она не была амазонкой. Амазонки в постели выглядят совсем по-другому. Истинная сила Мэри заключалась в иных талантах.
Кстати, о том, как меня удалось спасти от слизней, я узнал от Мэри. Она много дней бродила по городу, не находя меня, но при этом скрупулезно фиксируя в рапортах, как идет процесс заражения города. Если бы не ее способность обнаруживать «одержимых», мы, возможно, бесполезно потеряли бы многих агентов, а я бы никогда не освободился от своего хозяина. Благодаря полученным от нее сведениям Старик свернул операции внутри города и сосредоточился на въездах и выездах. И меня спасли, хотя на выезде караулили не меня конкретно… по крайней мере, не думаю, что засаду устроили ради меня одного.
А может, и ради меня одного. Что-то из того, что сказала Мэри, заставляло думать, что они со Стариком посменно, с утра до ночи, обходили главные стартовые площадки города. Но такого просто не может быть: Старик не стал бы в ущерб работе тратить время на поиски одного-единственного агента. Должно быть, я неправильно ее понял.
Мне так и не представился случай уточнить. Мэри вообще неохотно говорила о прошлом. Я спросил ее однажды, почему Старик освободил ее от охраны президента. Она ответила:
– От меня там больше не было пользы, – и отказалась вдаваться в подробности.
Она понимала, что я рано или поздно сам выясню причину: слизни наконец-то узнали о сексе, поэтому она больше не могла работать в качестве пробного камня для «одержимых» мужчин. Но тогда я об этом не знал, Мэри же считала эту тему гадкой и отказалась о ней говорить. Она вообще не любила обсуждать неприятности.
И поэтому мы касались этих тем в наш медовый месяц так редко, что я почти забыл о титанцах.
Мэри не любила рассказывать о себе, зато охотно слушала мои рассказы. А я настолько размяк от счастья, что говорил обо всем, даже о том, что грызло меня всю жизнь. О том, как демобилизовался и как валял дурака, прежде чем проглотил свою гордость и пошел работать на Старика.
– Я же миролюбив по натуре, – говорил я, – что со мной не так? Старик – единственный человек, которому я способен подчиняться, и я все равно постоянно с ним собачусь. Почему?
Моя голова лежала у нее на коленях. Мэри за уши притянула меня к себе и поцеловала.
– Малыш, разве ты не понимаешь? Это не ты такой, это тебя таким сделали.
– Но я всегда был таким, во всяком случае до сих пор.
– Да, с детства. Без матери, с блистательным и сильным отцом. Тебя столько шпыняли, что ты потерял уверенность в себе.
Ее слова так меня удивили, что я вскинулся. Это у меня-то? Нет уверенности в себе?
– Что ты такое говоришь? Да я самый наглый петух на дворе!