Две малиновки – те же самые, а может, и другие – прилетели из пшеничного поля и, перепорхнув ограду и дорогу, опустились на ветку вяза прямо над мальчиками, принялись пересвистываться и скакать с ветки на ветку.
– А ты откуда? – спросил Ковач Бела.
– Я отсюда. Из Мичигана. – Джонни задумался, балансируя ножом на одном пальце: тяжелое лезвие с одной стороны, окованная серебряными поясками рукоять – с другой. – А, вспомнил. Актер такой есть в кино – Бела Люгоши. Он все разных монстров играет. Только Бела – это его имя, а не фамилия.
– Мое имя тоже Бела. Просто в Венгрии имя идет после фамилии. Надо было сказать – Бела Ковач… чтобы по-вашему.
Джонни покачал головой, удивляясь ненормальности иностранцев. Говорят ненормально, зовутся не по-людски и даже пахнут не как нормальные люди… это как же пахнуть надо, чтоб не только разбудить старину Бастера, но и напугать его до потери совести!
Мальчик осторожно потянул носом, пытаясь почувствовать запах Белы Ковача, – но ничего особенного не почуял. Ну, у собак-то нюх, конечно, куда лучше, чем у людей. Особенно у старины Бастера.
Бела Ковач заметил, как Джонни покрутил головой, и спросил, словно защищаясь:
– Я ведь хорошо говорю по-английски, правда?
Джонни хотел было подразнить его, но затем честно признал:
– Ага, да. По правде хорошо.
– Мы уже почти год живем в Америке. Мы жили в Нью-Йорке. И еще папа учил нас английскому до того как мы приехали – меня и маму.
Джонни успел уже как следует заинтересоваться первым в его жизни иностранцем.
– То есть твой отец англичанин?
– Нет, венгр. Сначала ему пришлось самому учиться. Долго. Но он сказал, что нам придется уехать, и лучше Америки для нас места не найти. Мы привезли с собой несколько картин, и папа их продал, чтобы купить ферму.
– Он у тебя что, картины рисует?
– Это дедушка. Он в Венгрии считался знаменитым художником.
– А как это – вам пришлось уехать?
– Мы… Ну, просто пришлось. Надо было уехать в другую страну. Так сказал папа. – Бела Ковач оглядел синее небо, дрожащий над пригорками горячий воздух, рощицы, зелеными подушками разбросанные вокруг, пыльную дорогу, которая, петляя среди холмов, вела в Гаррисвиль в тридцати милях на восток отсюда. – Хорошо, что мы сюда переехали. Нью-Йорк мне не понравился. И в Венгрии мы тоже жили на ферме.
Малиновки, перелетая с ветки на ветку, спустились совсем низко и наконец спорхнули на лужайку, где тут же принялись искать в траве букашек.
Одна из них подскакала совсем близко к Беле Ковачу, который по-прежнему сидел подобрав ноги: в позе одновременно спокойной – и странно напоминающей о сжатой стальной пружине.