Но парень умолк на полуслове. Прядая ушами, резко всхрапнули лошади. Кобыла Любомысла пошла боком, часто перебирая ногами и всхрапывая, затем, поднявшись на дыбы, едва не сбросила старика на землю. Привязанная к седлу заводная лошадь отпрянула в сторону. Возник переполох.
— Что за леший! — борясь с испуганной лошадкой воскликнул Любомысл. — Да стой ты! Что с тобой, ты всегда смирная была! Для того тебя и выбрал, чтоб стариковские косточки сберегала! Иль учуяла чего? Тп-р-р-у!
Совладав с лошадью, Любомысл крикнул:
— Прозор, ну-ка глянь — отчего переполох? Что лошади учуяли? А то мы впотьмах, как слепые!
Впрочем, и без глаз Прозора было ясно — дело нечисто: сзади раздавался частый глухой топот и шуршание отбрасываемых камешков. За отрядом кто-то бежал.
— Упырь… — спокойно расчехляя тул и доставая снаряженный серебром срезень, молвил Прозор. — Кому ж как не ему за нами гнаться! Прав ты, Любомысл! Зря я тебе возражал: он нас на узкой тропке поджидал. А как учуял, что добыча ускользает, вдогон пустился. Все равно, лошадей ему не догнать. Ну что ж, давайте еще по паре стрел в него всадим, а то одной, что я его угостил, видать маловато. Видите упыря? Во-он, у поворота мельтешит.
Теперь все видели, что позади, где-то в половине полета стрелы, у изгиба дороги, в лунном свете колыхалась тень. Судя по топоту, албаст сильно спешил за ускользающей добычей, но все равно его бег уступал неторопливой лошадиной рыси. Уйти от упыря не составляло труда.
— Все-таки моя стрела его хорошо подбила. Зря грешил, что серебро без толку. Вон, как его шатает. И полбашки уже развалилось — видать, разъело, — заметил Прозор, наложив на тетиву стрелу. — Эх, Веденя, Веденя! И как же тебя так угораздило? Чем же ты богов прогневал? Ладно… — Вздохнув, Прозор поднял лук, навел на упыря. — Может, от мук тебя избавим. Ну, как? Готовы, други? — Он серьезно глянул на Любомысла, Милована, маленького княжича.
Можно и не спрашивать. Ночь в Древней Башне не прошла просто так: от малейшего шороха руки вендов сами тянулись к оружию. Особенно — у Добромила.
Никакого страха мальчик уже не испытывал: все осталось в далеком детстве, а сейчас он воин! Добромил чувствовал лишь легкое возбуждение. Еще бы! Это ведь не лесные звери, в которых княжич, кстати сказать, стрелять не любил: охота не вызывала у него никакого восторга. Тут другое! Тут настоящий упырь! Да не какой-нибудь, что из могил по ночам вылезает, чтоб свежей кровушки попить, а заморский — невиданный! — вышедший из реки. «Это не человек, это нежить — колдовской сгусток воды», — шептал себе Добромил. Хотя, в глубине души у маленького княжича таилось какое-то неприятие. Ведь еще прошлым вечером он разговаривал с обратившимся в упыря человеком. Но Любомысл сказал, что убить албаста — значит, избавить того, кто в него обратился, от мук. Что ж, значит так надо. Будет что потом рассказать про эту ночь.
Один лишь Борко, сожалея, что ничем не может пособить, тяжело вздыхал. Сломанная рука весьма ощутимо напоминала о себе: ею не то что лук натягивать, а просто шевелить — и то больно!
Дважды тенькнула тетива — это Прозор выпустив стрелу, успел наложить вторую и выстрелить, прежде чем первая достигла цели. Сразу же за Прозором выстрелили Милован, Добромил и старик Любомысл. В ясном лунном свете промахнуться невозможно: с небольшим промежутком восемь стрел вонзились в упыря. Зашатавшись, он — издавая даже не рев, а глухой стон — ковыляя, бросился в кусты. Послышался треск ломаемых ветвей и вроде бы всплеск. Видимо, смертельно раненый упырь упал в протекавший неподалеку речной ручеек. Потом все стихло.
— Ну вот, — пряча лук, удовлетворенно пробурчал Прозор. — Не будет больше нежить людей донимать! Думаю — он от серебра к утру на куски развалится. Одну стрелу, как обещал, в оставшийся глаз вогнал. Другую — в сердце. Если, конечно, у упырей сердце есть. Хотя, может и есть, — рассуждал дружинник, — ведь в них осиновые колья вгоняют, а каждый упырь это бывший человек. Так вроде? А, Любомысл?
— Почти что так, Прозорушка, — тронув повод, ласково отозвался старик. — Я же рассказывал, что упыри всякие есть: и огненные, и летучие, и вот как этот — водяные. Всех не упомнить. И люди тоже всякие бывают: иной при жизни в упыря оборачивается. Есть и такие, — улыбнулся Любомысл, заметив недоуменный взгляд Прозора. — Если пожелаешь, я потом как-нибудь это тебе разъясню. А могу и про что-нибудь другое растолковать: иль про веселое, иль про страшное. Мне все равно.
— Ладно, растолкуешь… — Прозор выехал вперед отряда, оглянулся. — А пока — вот что, други. Вон там, чуть подальше, Ледава изгиб делает. В том месте берег пологим становится, с него башню как на ладони видно. Давайте, спустимся к реке и глянем, что там творится? Тревога на сердце лежит за Велислава. Как он там один, упрямец?
Прозор пустил лошадь вскачь и вскоре отряд спустился на большую песчаную косу. И над башней и над древним болотом мерцали ясные звезды. Ярко светила полная луна. Все тихо, будто и не бил дружинников треклятый морок.
— Что ж, там затишье… — глубоко вздохнул Любомысл. — Хорошо, если оно навсегда. Веди дальше, Прозор. Сначала к волхву, а от него мы с Добромилом и Борко в Виннету направимся. Пусть там тоже кудесников скликают. Они люди мудрые, знающие, нечета нам. Может и решат, что с этим болотом делать. Борко, ты как? Путь осилишь?
Парень махнул здоровой рукой — осилю, чего, мол, спрашиваешь? Насмешливо подумал: «И так ясно. Подумаешь, руку саднит — эка невидаль. Я ж дружинник, воин. А что по брюху валун приложил, так кровью не харкаю, значит, нутро не отбито. Молчу, вам не докучаю. Что еще надо?»
— Я не поеду в Виннету, — твердо сказал Добромил. — Мне там нечего делать. Я вместе с волхвом вернусь обратно, к Велиславу. Пусть я не венд, но он мой друг, а вы сами говорили, что венды друзей не бросают. Я будущий князь, не пристало мне чего-либо бояться, даже той нежити, что выползла из Гнилой Топи! Это и моя земля. Так что, дядька Любомысл, извини. Вы с Борко возвращайтесь домой, а я останусь с Прозором, Милованом и волхвом.
Одобрительно хмыкнув, Прозор подумал: «Взрослеет княжич! И немудрено — пора. Эта ночь ему на пользу пошла. Что тут думать: если Любомысл возражать будет, я мальчика поддержу — из него толк будет…»