Короткими перебежками мы двигаемся вдоль изрешечённых пулями стен. Крупнокалиберный пулемёт продолжает планомерно работать по верхнему ярусу. Там сейчас не поднять головы. Уверена, снайперы тоже не дремлют.
В чёрном просвете окна мелькает фигура в белом.
– Джек! На 2 часа! – выкрикиваю я, вскинув автомат, сама даю очередь в темноту и, судя по короткому стону, попадаю.
– Готов, – констатирует мой напарник, в упор пристреливая второго даиша, – Не останавливаемся. Они тут лезут из каждой дырки.
Стараясь не подставляться, мы постепенно продвигаемся к точке посадки. Улочка раскрывается в небольшую рыночную площадь, которую простреливают насквозь. Впереди трое бойцов в сирийской форме, заняв укреплённую огневую позицию, ведут активный огонь по окопавшимся напротив даишам. Мы используем их бойкую стрельбу, чтобы отдышаться самим. Один сириец, заметив меня, улыбается из-под аристократически подвивающихся усов, и игриво машет рукой. Я мысленно называю его Синдбадом.
В следующую секунду ребят накрывает самодельный миномётный снаряд. В стороны разлетается сухая земля вперемешку с кусками мяса и внутренностей. Всё. Точка подавлена. Скоро тут будут боевики. Значит, нам надо валить.
– Где же наши вертолётчики?! Где же наши бравые соколы.. Суки…– зло скрежещу я зубами от боли. Два тонких как иглы осколка застряли у меня в предплечье. Происходит местный мышечный спазм, мышца сама пережимает кровотечение, за этим следует выброс тромбоцитов.
Прячась за каким-то колодцем, потом за фрагментом полуобвалившейся стены, мы, наконец, скрываемся в тёмном проходе. Стараясь не хрустеть кирпичной крошкой, мы углубляемся в лабиринт из тёмных коридоров старой крепости. Сквозь средневековые бойницы пробиваются тонкие лучики света.
Внезапно впереди буквально кожей ощущается какое-то движение. Не сговариваясь, мы с Джеком, замираем, вжавшись в ближайшую нишу в стене. Двое даишей, очевидно, не ожидая кого-то здесь встретить, заняты протяжкой провода. Жестом я показываю, что возьму на себя первого. Джек кивает.
Как только боевики оказываются рядом с нашей позицией, я, зайдя со спины, стремительно перерезаю первому горло. Он давится, захлёбываясь в собственной крови. Второго следом убивает Джек, по рукоять загнав ему нож в шею.
– Похоже, они тут всё минируют,– замечает Джек, разглядывая провод,– Надо торопиться.
Мы продолжаем движение по туннелям старой крепости. Сверху, где через разломы в стенах видно голубое небо, звучит шум лопастей. Похоже, Вертушка-1 всё-таки добралась до точки. Звук винтов становится зудящим. Кажется, машина зависла в воздухе. Раздаётся свист ракеты воздух-земля. Глухой взрыв, и надоедливый стук крупнокалиберного пулемёта смолкает. Ну, наконец-то!
Вертолёт, еле касаясь земли, начинает забирать наших ребят. Джек устремляется к выходу, туда, где маячит спасительный борт. Последнее, что я успеваю заметить, это тонкую нитку растяжки в проёме двери. Я тщетно пытаюсь что-то заорать, то взрывная волна глушит и отбрасывает меня назад.
Последнее, что я вижу, это девочку лет восьми, стоящую передо мной и, не моргая, смотрящую прямо в глаза. Её длинные прямые волосы аккуратно расчёсаны и заколоты по бокам. Светлое платье с широкими волнами складок на юбке. Элегантное, но без излишеств, на манер ученического. У неё мертвенно бледный цвет лица и такие же белые безжизненные руки. Я понимаю, что теряю сознание.
* * *
6:42. Я просыпаюсь. Ненавижу сны с кошмарами из прошлого. Они всегда такие яркие и реалистичные. Хотела бы я, чтобы моя память была похуже… Я поворачиваюсь на бок и обнаруживаю, что Жан-Пьер по-прежнему храпит в моей постели, отвратительно приоткрыв подрагивающий губами рот.
Впрочем, это никак не влияет на мой обычный утренний режим. 10 минут я трачу на душ, потом начинаю заниматься завтраком. Стоит ли кормить этого лягушатника? Думаю, нет. Гренки, пара хорошо прожаренных яиц, лёгкий салат из помидор с бальзамическим уксусом. Из еды не нужно делать того культа, которому повсеместно поклоняются в Париже.
Я уже закончила завтрак и перешла к утренним тренировкам, когда Жан-Пьер издаёт стон и садится на кровати. Он выглядит ужасно. Побитый и помятый. Хуже, чем Наполеон после Ватерлоо.
– Ты так рано встаёшь…– говорит он, держась за голову и глядя на меня.
– У меня же режим. Забыл? – отвечаю я, выжимая штангу.