Войдя в прихожую, Татьяна услыхала необычные, но, вместе с тем, знакомые ей постукивания и переливы, выводящие мелодию. В радостном предчувствии она распахнула дверь комнаты: так и есть — Борис Николаевич играл на ложках!
— Папка! — широко, по-ёлкински улыбнулась Татьяна. — По какому такому случаю праздник?
— А вот по такому! — в тон дочери ответил Борис Николаевич, продублировав её улыбку. — И случай есть, и праздник есть, — лукаво и загадочно сказал он, выдав особенно заковыристое коленце.
Татьяна села на стул напротив отца. Она особенно любила его в такие минуты. Любила смотреть, когда он вот так был весел и играл на ложках. Дома ложки были сувенирные — деревянные, расписные, настоящая Хохлома. Их конфисковали. Сейчас отец играл на обеденных мельхиоровых, но всё равно получалось здорово. Прикрыв от удовольствия глаза и блаженно улыбаясь, он то выигрывал рулады на ладони, то стукнет о локоть, то переходил на колени, не забывая про пятки.
Татьяна любовалась отцом, и он щедро ей это позволял. Вот Борис Николаевич сделал заключительный пассаж, снова лукаво взглянул на дочь и поманил пальцем:
— Ну-ка, иди сюда…
Он подошёл к своей кровати, опустился на колени, потом на четвереньки и снова молча поманил дочь. Та, недоумевая, проделала то же самое.
— Глянь-ка, чё у нас есть-то, — проговорил Борис Николаевич и жестом фокусника приподнял свисавший с кровати край покрывала.
Татьяна заглянула под кровать. Радостный вопль вырвался из её груди: там, в подкроватном полумраке стояли ящики с шампанским!
— Папка! — завопила она. — Живём!
— Живём, Танюха! — завопил в тон ей Борис Николаевич.
Оба нырнули под кровать и, ликуя, не могли оторвать взгляда от своего спасения. И не только своего.
— Где достал? — деловито осведомилась Татьяна, когда прошла первая волна ликования.
— Э-э-э, места надо знать, — снова лукаво ответил Борис Николаевич.
— Да ладно, раскалывайся уж.
— Вовчик этот, Железо который, достал.
— Папка, мы с ним по гроб жизни не рассчитаемся.
— А чё нам с ним рассчитываться-то? — невозмутимо удивился Ёлкин. — Махнём в свой девяносто восьмой, и поминай как звали.
— Эх, махнём, — мечтательно вздохнула Татьяна. — Даже не вериться, что мы когда-нибудь выберемся из этого ада.
— А шампанское-то французское, — Борис Николаевич любовно похлопал по коробкам. — Говорит, то ли приём, то ли презентация какая-то была во французском посольстве. Вот он и того… презентовал сам себе часть угощения, понимаешь, — рассмеялся Ёлкин.