— А, мать твою, ё-моё, — ругнулся Софокл, но, увидев гостя, расплылся в улыбке: — Николаич! Проходи, проходи!
Борис Николаевич, с трудом маневрируя по заставленному бутылками полу, попытался пройти к свободному стулу, но не совсем удачно, и бутылки, как кегли, валясь и роняя друг друга, устроили страшный звон и переполох.
— А-а, понимаешь… — проворчал Борис Николаевич. — Развёл тут…
— Так заработок ж, Николаич, — невозмутимо сказал Софокл. — Вот считай, по восемь копеек бутылка…
— Ладно, это ты сам считать будешь, — перебил его Ёлкин. — Ты мне лучше вот что скажи: у тебя резиновые сапоги и телогрейка найдутся? Борька, внук, понимаешь, в колхоз на картошку едет, ему нужны сапоги да телогрейка.
— Сделаем по первому разряду, Николаич! Какой размер-то у Борьки твоего?
— Да ты, лучше, того… побольше.
— Все баки вокруг обшарю, а тебя уважу, Николаич! Об чём речь!
— Только ты того… — замялся Ёлкин. — Не говори уж ему, где взял-то. А то они, молодёжь-то, знаешь…
— Ясное дело! Молоток!
Когда через пару дней Борис Николаевич преподнёс внуку узелок — завёрнутые в телогрейку кирзовые сапоги (Софокл так постарался, что вместо резиновых даже надыбал кирзовые), то думал, тот будет фыркать и ни за что не облачится в эти помоечные трофеи. Борис Николаевич даже приготовился к проповеди на тему своей трудовой юности.
— На вот. Я тебе тут для колхоза приготовил одёжу кое-какую…
Борис Ёлкин-младший, развернув узел и увидя такой живописный наряд, пришёл в дикий восторг.
— Дед, это же класс! — заорал он. — Где ты всё это достал?! Это же последний писк моды!
Да, у молодёжи сейчас входил в моду новый стиль «гранж». Ещё он назывался «назад — в светлое будущее» или «я живу при коммунизме». Если Борис с ребятами встречали кого-нибудь, одетого в этом стиле на улицах Москвы, они с превеликой завистью осматривали счастливчика и долго смотрели ему вслед. На рынке эти шмотки стоили ужасно дорого, и Борис-младший, зная о тяжёлом материальном положении своей семьи, родным о них даже не заикался. Он, правда, и не подозревал, что именно эта клёвая куртяга называется телогрейкой. Он думал, что «телогрейка» — это какая-то очень тёплая футболка. А сапоги вообще превзошли все его ожидания.
— Дед, это что, настоящая кирза?! — Ёлкин-младший обнюхивал голенища сапог. — Класс!
Он тут же напялил на себя обнову. Сапоги оказались на два размера больше и протёрты на сгибах. Телогрейка была вся в масляных пятнах, затёртых до блеска, и прожжённой в нескольких местах: из дыр торчали клоки грязной ваты.
— Деда… это же… — завороженно шептал Борис, оглядывая себя перед зеркалом. — Это же… кайф.
Так как сапоги оказались велики, и при ходьбе сваливались с ног, Борис Николаевич предложил внуку соорудить портянки.
— А-а! Портянки… — завороженно произнёс Борис-младший, предвкушая в новом для него слове ещё один приятный сюрприз.