Борис Николаевич с большим удовольствием разорвал на полосы кусок портьеры, уселся на стул и стал обучать внука наворачивать портянки.
— Наука эта нехитрая, но без умения мозоли заработаешь, — поучал он. — Смотри сюда и учись, пока я жив. Берёшь портяночку… Внимательно смотри! — р-раз вот так. И вот так! Так и так! — Борис Николаевич сделал несколько ловких движений, и нога его оказалась обёрнутой шторой плотно и аккуратно. — Во, глянь-ка, нога как куколка получается. Это тебе получше, чем в носке будет, понимаешь.
Ёлкин-младший восторженно смотрел на ногу деда: она действительно стала похожа на аккуратно запеленованного младенчика. Он и не подозревал, что дед может так здорово наворачивать портянки.
— Ух ты! — восхитился Борис-младший. — А ну-ка, дед, дай я.
Для штанов в стиле «гранж» сгодились старые джинсы, которые для верности Боря ещё потёр об асфальт. А к зиме дед обещал внуку справить настоящую суконную шапку-ушанку (рассчитывая, конечно, на Софокла).
На следующий же день Борис Ёлкин-младший в своём супермодном наряде пошёл в институт на занятия. Сдавать телогрейку в гардероб он ни за что не согласился и в полной экипировке явился в аудиторию. Его тут же под восторженные и завистливые возгласы обступили однокурсники.
— Классные шмотки!
— Борька, гад, где достал?
— Ну! — с гонором ответил Ёлкин-младший. — Места надо знать.
— А для нас в том месте не найдётся?
— Не-а. Это для избранных.
— Ну ты пижон, блин!
— Деда это шмотки, — не моргнув глазом, соврал Ёлкин-младший. — С тех самых времён. Он, когда на стройках социализма работал, так одевался.
— И чего, до сих пор хранил?! — недоверчиво спросил кто-то.
— Ну! Семья для музея берегла. Думали, вот будет демократия, все будут из бутиков во всё новое одеваться, а это останется, как историческая реликвия, — дал волю фантазии Ёлкин-младший. — Думали, поместят в музей под стекло и бирочку приколят: «Так одевался простой народ во времена советской власти». А тут — бац! — снова власть Советов вернулась. Я и говорю: «Как музейный экспонат эти шмотки потеряли свою ценность, дайте хоть мне в них засветиться, а то скоро опять так все будут одеваться, будет неинтересно». Вот мне предки и отвалили, — с гордостью окончил Борис и скосил глаза на стайку девчонок, стоявшую поодаль.
Собственно, ради этой стайки все эти заливания несколько повышенным голосом — чтобы долетали слова — и произносились. А особенно ради одной, за которой Борис вторую неделю ухаживал. И эта одна тоже косила взглядом в сторону мальчишек, обступивших Бориса, наблюдая, в свою очередь, какое впечатление произведёт на него она. Потому что она была девочка модная и уже неделю ходила по институту, вызывая завистливые вздохи подруг: мало того, что этот Борька Ёлкин, пользующийся у девочек большим успехом, положил на неё глаз, она ещё где-то отхватила настоящий промасленный рабочий комбинезон, из огромных накладных карманов которого торчали гаечный ключ и отвёртка, а голова её была повязана красной косынкой кончиками на затылке. Называлось это женское направление моды «сто тысяч подруг — на тракторы!»
А ещё через несколько дней вся семья Ёлкиных провожала Бориса в колхоз.
— Ты, Боря, звони почаще, — просила мать.
— Боренька, главное, не простудись, — беспокоилась бабушка. — Я тебе в рюкзак шерстяные носки положила.
— Ба, ну зачем? У меня ж портянки есть, две пары.
ebooksa