Пашка дёргался, уходил, хлопая дверью, и снова надолго исчезал.
Однажды Ниловна возвращалась из лавки. В руках у неё была авоська, в которой покачивался из стороны в сторону кочан капусты.
Вдруг Ниловна увидела шествующую по улице ей навстречу нестройную колонну людей.
— Ба-атюшки ты мои, — сощурила она глаза, вглядываясь. — Никак хоронют кого?
— Гомосеки идут, — пояснил стоящий рядом молодой человек с «кейсом», успевший прочитать плакаты в колонне. — За свои права борются.
— Ничего, коммунисты им быстро мозги вправят, — злорадно пообещал бородатый дядька. — И права вмажут, и обязанности. В одном флаконе.
— Нет, вы только гляньте на этих педиков! — воззвала к окружающим тётка с хозяйственной сумкой. — Развели эти демократы гадости всякой! Стрелять их всех надо! Тьфу! — плюнула тётка себе под ноги. — Извращенцы!
— Гомосексуализм не извращение, — объяснила тучная дама в шляпке, похожая на актрису Фаину Раневскую. — Извращение — это колхозы и коммунальные квартиры.
Колонна приближалась. Прохожие кто с любопытством, кто с нескрываемой брезгливостью вглядывались в лица демонстрантов, читали их плакаты. Оказалось, это были не только «гомосеки и педики», а вообще секс-меншинства, устроившие шествие. Впереди колонны шли геи, за ними немногочисленной кучкой лесбиянки, за ними, совсем скромно, шествовали зоофилы, некрофилы, и прочие «любители».
Ниловна, любопытная ко всевозможным зрелищам, достала из кармана очки и подошла к краю тротуара.
Вдруг в первых рядах колонны она углядела своего Пашку, несшего портрет Чайковского. Для неё это было так неожиданно, что сначала она даже растерялась.
«Эх, взять бы этот портрет бородатого мужика — предводитель, что ли, ихний? — да Пашку бы им по всем местам», — захотелось Ниловне.
Она встала у поребрика и стала ждать приближения сына.
Неожиданно из-за угла вылетел микроавтобус с омоновцами и остановился на пути демонстрантов, перекрывая им дорогу. Из автобуса высыпали дюжие ребята с дубинками и щитами в руках, образовав перед шествием плотную шеренгу.
— Ваша демонстрация несанкционирована! — перед шеренгой встал полковник с «матюгальником», пытаясь договориться с «любителями» по-хорошему. — Просьба разойтись!
Демонстранты остановились. Портрет Чайковского в пашкиной руке дрогнул, накренился, но выстоял.
Прохожие пугливо прятались в подворотнях, тротуары вокруг быстро пустели. Остались противостоять друг другу лишь жалкая колонна демонстрантов и вооружённые до зубов омоновцы за стеной щитов. Да Ниловна на поребрике между теми и другими с капустой в авоське.
Переговорщик был в хорошем настроении, ему хотелось поговорить.
— Ребятки! — отеческим тоном взывал он. — Что ж вы разрешение-то от властей не получили? Нехорошо. Вы взрослые люди, должны сами понимать, что на любое шествие или демонстрацию, или карнавал, например, — пытался острить полковник, — сначала нужно получить санкцию властей.
— Нас не хотят санкционировать! — стали выкрикивать демонстранты. — Для них нас как бы нет. А мы есть!