Он уже не вдохновлял меня так, как во времена моей рекрутской молодости; тридцать субъективных лет-прыжков во времени способны вымотать кого угодно. Я разделся и, стянув майку, посмотрел на живот. После кесарева сечения остается большой шрам, но я стал таким волосатым, что его совсем не видно, если специально не приглядываться.
Потом взглянул на кольцо у себя на пальце.
Змей, вечно пожирающий собственный хвост… Мне-то известно, откуда я взялся… но откуда взялись все вы, зомби?..
Я ощутил, как наваливается головная боль, но я никогда не принимаю лекарств от головной боли. Однажды я попробовал – и вы все исчезли.
Поэтому я залез под одеяло и свистнул, гася свет.
Вас здесь на самом деле нет. Тут, во мраке, нет никого, кроме меня, Джейн. Совсем одной.
И как же мне тебя не хватает!
Они
Они не оставляли его в покое.
Они никогда не оставляли его в покое. Он подумал, что, наверное, это часть их плана – никогда не оставлять его в покое, не дать ему возможности поразмыслить над той ложью, которой они пичкали его, не дать ему времени найти их слабые места и постичь истину.
И этот их проклятый надсмотрщик утром! Вломился со своим завтраком, разбудил его, и теперь он никак не может вспомнить сон, который ему сегодня снился. Если бы он только мог вспомнить этот сон…
Кто-то отпирает дверь. Но ему на это плевать.
– Привет, старина. Мне сказали, что ты отказался от завтрака? – И над его кроватью нависла профессионально любезная маска доктора Хейварда.
– Я не был голоден.
– Ну нельзя же так. Ты ослабеешь, и я не смогу тебя вылечить. Вставай-ка, одевайся, а я велю принести тебе эгг-ног[32]. Давай, давай, парень!
Неохотно, но не желая вступать в конфликт, он встал и скользнул в свой халат.
– Вот так лучше, – похвалил Хейвард. – Сигарету?
– Нет, спасибо.
Врач удивленно покачал головой:
– Будь я проклят, если как-то понимаю тебя. Отсутствие интереса к физическим удовольствиям не соответствует твоему типу.