— Это… Для кого? — прошептал побледневший шевалье. — Неужто для бедной синьорины?
Отвечать было нечего. Как я понял, беглянку полагалось вернуть назад, за белые перекопские стены. Полагалось — но в тот миг, когда нож вонзился в грудь излишне бдительного стража, правила изменились.
Оглобля поддалась, и теперь быстрые удары острой стали превращали один ее конец в острый стимул.
Кони нетерпеливо ржали.
— Неужели… Неужели кол? — ахнул дю Бартас. —Что за варварство?
Я поглядел на сьера римского доктора. Тот стоял недвижно, глядя куда-то в бездонную небесную ширь. Кровь из разбитого носа заливала подбородок, капала на помятый камзол.
Дурак! Господи, какой дурак!
Злость ударила, захлестнула волной, и я наконец очнулся.
Кол ничуть не хуже мокрой соломы, но всему свое время.
Сейчас мне выколют глаза!
Мне!
— Найдите попа!
— Что? — вскинулся шевалье, не отрывавший глаз от страшных приготовлений. — Думаете, нашему другу следует исповедаться?
Ну, нет! Сьера римского доктора я сожгу без всякой исповеди. Но не сейчас.
Толпа, воздвигаемый кол и дурак с разбитым носом меня уже не интересовали. Я оглянулся, пытаясь сквозь окружившие меня малахаи разглядеть пристань.
На прибрежном песке было пусто.
Два парома, больше напоминающие плоты, стояли у берега, брошенные растяпами-перевозчиками. На одном, том, что побольше, — груженый воз, второй, поменьше…
Ага!
— Шевалье! Найдите отца Азиния и вместе с вещами тащите его на паром. Оглянитесь!
Дю Бартас привстал на цыпочки, кивнул.