Снова выстрел! Еще, еще! Неужели?..
Я вновь оглянулся и понял, что второй акт позади. Они уже здесь — ландскнехты в темных латах, гусары со стальными крыльями за спиной, усатые здоровяки в ярких жупанах. Заполнили вал, деловито заряжают мушкеты, кто-то уже разворачивает брошенную часовыми гармату…
Diablerie выходят на сцену.
Акт третий.
Реестровцы — впереди, тремя рядами, парни в белом — посередине, на мою голову кто-то водружает тяжелую каску.
— Заряжай! Ряды ровняй! Пан Гуаира, то прошу ближе к хоругви!
Кажется, я тоже стал полковником!
А спереди грохочут выстрелы. Вначале редкие и неуверенные, они теперь звучат все чаще, вот ударил залп, глухо рявкнула мортира.
Diablerie все еще на валу. Они не спешат в табор, боятся засады, какой-то невероятной, невозможной хитрости. Им незачем торопиться, незачем рисковать. Каждая пуля, каждое ядро попадает в цель.
— С Богом, друг мой! Если вас не будет через полчаса… Дю Бартас хмурится, пистолет-бородка смотрит мне в грудь.
— Если меня не будет, шевалье, то вы будете пробиваться к переправе!
Сказал — и пожалел. Глаза бога Марса вспыхивают огнем.
— Parbleu! Гуаира! Извольте не пререкаться со старшим по званию!
О, Господи! И вправду!
— Oui, mon colonel!
Меня толкают вперед, к красно-синей хоругви, возле которой ощетинились мушкетами несколько мрачных усачей. Сзади ревет дю Бартас — на дикой смеси всех возможных наречий:
— Атансьо-о-он! Хлепцы! Тавай! Тавай! Марш-о-о-он! Пьесня!
Какой еще к черту-дьяволу «пьесня»? Но усачей ничем не удивишь. Резкий свист, и десятки голосов дружно рявкают:
Мы успели вовремя. Как только наш таран, разгоняя перепуганную толпу, прорвался к лазарету, откуда-то сзади донесся дикий леденящий душу вопль, перекрывающий все, даже адский шум агонизирующего табора:
— Ля-я-я-я-хи-и-и!