Элизабет бросила на него яростный взгляд.
– Мы должны убить Паука, – сказала она. – Убить и выпить его кровь! Она даст нам силу, которую он копил веками, даже если мы разделим ее на троих. Мы сможем устанавливать правила, а не подчиняться им.
– Не говори глупостей, – огрызнулся Люсьен, хотя поговаривали, что сам Паук именно так и пришел к власти. – Если ты хоть что-то сделаешь, считай, что мы все погибли. Важно показать ему, что я научил вас уважать старших.
– Тогда, наверное, тебе стоило это сделать, – тихо произнес Габриэль.
Люсьен бросил на него сердитый взгляд. В свое время его привлекло в Габриэле то, что в какие бы бездны отчаяния он ни был погружен, иногда он становился удивительно проницательным. Люсьену не хотелось, чтобы этот острый ум был обращен против него.
Он знал о себе все: кто он такой, до каких переделов жестокости и гнусности доходил, какими желаниями руководствуется, и гордился этим. Но он не хотел, чтобы об этом знал кто-то еще.
Они пришли в самую старую часть города к окруженному высокой стеной особняку с фасадом, украшенным мраморными скульптурами. Люсьен проскользнул в приоткрытые ворота, прошел вдоль ухоженной живой изгороди к большим красным дверям. Дверные ручки были выполнены в виде женских голов с лицами, искаженными мукой. В зубах они сжимали большие металлические кольца. За одно такое кольцо Люсьен и взялся.
Габриэль посмотрел на Элизабет и поднял брови. Она закатила глаза. Они вели себя как брат и сестра, но, как ни странно, Люсьену это не нравилось. Ему казалось, что, хоть они и подчиняются ему, у них есть и какие-то свои секреты.
– Да-да, готов поспорить, Пауку захочется посмотреть, как вы переглядываетесь.
Люсьен сказал это, только чтобы смутить Габриэля и посмотреть, как Элизабет возмущенно фыркнет. Чтобы показать: он властен над всем, что их касается, даже над их чувством юмора. Возможно, смерть вот-вот заберет их, но до тех пор они принадлежат только ему.
Через несколько секунд к двери подошла сутулая женщина в темном платье; коса из седеющих волос была закручена в узел на затылке.
–
Женщина провела их во внутренний двор, посреди которого рос одинокий куст боярышника. Телохранители из личной стражи Паука, известной под вычурным названием
Обычная одежда и неприметный облик никого не ввели в заблуждение. От этого вампира исходила огромная сила. Элизабет смотрела на него с восхищением и ужасом, а Габриэль старался вообще никуда не смотреть.
– А, Люсьен, – сказал Паук, направляясь к ним и прикуривая от золотой зажигалки. Его пальцы оканчивались длинными пожелтевшими кривыми ногтями, напоминавшими когти огромной птицы. Люсьен задумался, сколько веков должно пройти, прежде чем он сам проснется с такими руками. – Хорошо, что ты пришел.
Служанка исчезла, бросив обожающий взгляд на своего хозяина.
– Я навеки в вашей власти, – произнес Люсьен, быстро поклонившись. Он ненавидел стариков-вампиров, их дурацкие дворцы, их манеру держать себя и необходимость пресмыкаться перед ними. Здесь, среди современных искушений Вены, казалось, что время монархий прошло, но революции, сотрясавшие мир, ничего не значили для скрывающихся во мраке вампиров-повелителей.
Паук фыркнул:
– Как бы ты ни пыжился, ты – сын фермера из маленького городка в Нормандии.
Ах да, еще Люсьен забыл упомянуть, как он ненавидел их дурацкую увлеченность родословными. Какая разница, что за кровь когда-то текла по чьим-то венам? Сейчас она вся краденая! Но он счел за лучшее промолчать.