Закон Моисея

Тэг засмеялся.

— Да. Бей меня по лицу, кидай на землю. Выбивай из меня все дерьмо. Просто убедись, что я трезв и жив.

На мгновение я задумался, смог бы я сделать это ради Тэга. Я был крупным и сильным, но и Тэг не был таким уж щуплым. Бить его, кидать на землю. Удерживать, пока желания напиться или умереть не пройдут. Удивительно, но больше эта идея не казалась столь привлекательной. Должно быть, нерешительность отразилась на моем лице, потому что Тэг продолжил.

— Тебе нужен кто-то, кто верит тебе. Я верю. Должно быть, надоедает быть всегда окруженным людьми, которые считают тебя психически больным. Но я знаю, что это не так. Тебе нужно куда-то пойти, а мне нужен кто-нибудь, кто бы пошел со мной. Это хорошая сделка. Ты хочешь путешествовать, а мне все равно больше нечем заняться. Единственное, в чем я хорош, это драки, а драться я могу где угодно, — он улыбнулся и пожал плечом. — Честно говоря, прямо сейчас я не доверяю себе и не знаю, что могу натворить, если останусь один. И если я вернусь домой в Даллас, то напьюсь. Или умру. Поэтому я нуждаюсь в тебе.

Он сказал это с такой легкостью. «Я нуждаюсь в тебе». Я удивлялся, как такое возможно, что парень вроде Тэга, который дрался шутки ради, мог кому-либо признаться в таком. «Я нуждаюсь в тебе» звучало как «я люблю тебя», и это пугало меня. И это нарушало один из моих законов. Но в тот момент, в то важное утро, когда свобода была у меня в кармане, я должен был признать, что, вероятно, тоже нуждался в Тэге.

Мы были бы странной парочкой. Темнокожий художник и белый ковбой. Это было похоже на начало одной из тех шуток, когда трое мужчин заходят в бар. Но нас было только двое. И Тэг был прав. Мы оба находились в тупике, оба — потерянные. У нас не было ничего, что бы удерживало нас, и не было цели. Я хотел лишь свободы, а Тэг не хотел оставаться в одиночестве. Мне нужны были его деньги, а ему — моя компания. Печально, как и обычно это бывало.

— Мы просто будем двигаться вперед, Моисей. Как ты тогда сказал? Здесь, там, на другом краю света… мы не можем убежать от самих себя. Поэтому мы будем держаться вместе, пока не найдем себя, хорошо? Пока не поймем, как разобраться в себе.

Джорджия  

Я не знала, как сообщить новости родителям и как признаться, что они были правы, а я нет. Я не была взрослой. Я была беспомощной маленькой девочкой, какой никогда не хотела быть. Я всегда открыто смеялась над этим качеством. Всю свою жизнь я была стойкой. Я проявляла стойкость и силу, равную парням. Но я не была такой сильной. Я была слабой. Такой чертовски слабой.

Я проявила слабость, и моя слабость породила дитя. Дитя, у которого не было отца. Может, Моисей и не покидал меня. Как он мог, если никогда не принадлежал мне? Хотя я чувствовала себя брошенной. Брошенной и такой одинокой. Но в его оправдание я могла сказать, что, может быть, он был более одинок, может быть, он был тем, кого действительно бросили, но я не могла думать о нем, было легче злиться.

Моисей стал безликим человеком. Для меня это был единственный вариант, чтобы я смогла справиться. Я стерла его образ из воспоминаний и отказывалась думать о нем. К сожалению, безликий мужчина и я породили безликого ребенка, который рос и рос внутри меня, пока уже стало невозможным скрывать его. И я разразилась слезами, то, что я делала так много раз, и рассказала маме, что было между мной и Моисеем. Она села на мою кровать, слушая меня. Джорджия Шепард, та, которая всегда была стойкой, волевой и самоуверенной, превратилась в нерешительную, дрожащую женщину, ведущую себя, как ребенок. Когда я закончила, моя мама была такой тихой. Шокированной. Она не обняла меня. Когда я осмелилась посмотреть ей в лицо, она просто сидела, уставившись на стену, на которой Моисей нарисовал мужчину, превращавшегося в коня. Я задавалась вопросом, стала ли я кем-то другим в ее глазах.

Даже несмотря на ее шок и равнодушную реакцию на мое признание, открыться было облегчением. После месяцев наедине со своим секретом, которые были самыми ужасными в моей жизни, месяцев страха и отчаяния, беспокойства за Моисея, за себя, но больше всего за ребенка, чье лицо я отказывалась представлять, все это я обрушила на нее, не заботясь о том, что перевернула ее мир вверх дном. Я просто не могла больше выносить это.

Когда мы рассказали папе, он был единственным, кто растопил сердце моей мамы. Он встал, подошел ко мне и заключил в объятия. И моя мама расплакалась. В тот момент я поняла, что все будет хорошо, в тот момент я оставила надежду на то, что Моисей вернется.

Часть 2

15 глава

Семь лет спустя

Джорджия 

Напротив лифтов вдоль всей стены собралась целая толпа, из-за чего было сложно разобрать, кто ожидал лифта, чтобы подняться наверх, а кто просто наблюдал. Кто-то рисовал на стене. Я не могла разглядеть художника за работой, но количество людей в толпе наводило меня на мысль, что рисунок стоил того, чтобы взглянуть на него. Если, конечно, у меня было бы время или желание стоять посреди больницы и смотреть за тем, как сохнет краска. Прозвучал звуковой сигнал, сообщая, что лифт приехал, и толпа ожидающих слегка сдвинулась, разделяя ожидающих и наблюдателей. Когда двери открылись, я терпеливо дожидалась момента, пока опустеет кабина лифта, и я смогла бы протиснуться внутрь и молча стоять рядом с другими людьми, преодолевая этажи до постели своего отца.

Неделей ранее у моего папы диагностировали рак, и его врач предпринял решительные действия. Накануне отцу вырезали опухоль желудка, врач был настроен оптимистично и давал хорошие прогнозы на излечение рака. Они вырезали большую часть, опухоль не разрасталась, и ему назначали курс химиотерапии, чтобы удалить оставшиеся клетки. Но мы все были напуганы. Мама очень переживала, и я провела ночь вместе с ней и отцом, несмотря на то, что должна была находиться дома, заниматься хозяйством и присматривать за лошадьми. В больнице от меня было мало толку, это уж точно.

Я ускользнула ранним утром и вернулась в номер отеля, в котором мы с мамой на самом деле не особо нуждались, учитывая, что мы обе дремали в креслах в папиной палате. Но мне нужен был душ, сон и немного пространства, чтобы вздохнуть. И после того как получила желаемое, я вернулась, готовая сменить маму, на случай, если бы удалось убедить ее пойти и заняться тем же самым.