— Девять утра почти, а еще совсем ночь, — сказала Саша. — А на что вы смотрите?
И тут корабль, вмерзший в лед, содрогнулся, будто снизу, из-под воды, его коснулось что-то огромное. Саша вскрикнула от страха.
— Опять лед смещается, да? — спросила она. — Или вот Иван мне рассказывал, что полярные акулы вырастают по четыре-пять саженей… Да же, Иван Енсугович?
— Один охотник-каякер как-то заметил под собой морское дно, — сказал Тайбарей негромко. — В таком месте, где не было мелей. В этот миг он припомнил рассказы стариков об океанском пауке. Пригляделся и заметил чудовищный глаз, злой и разумный, а на расстоянии длины весла от него — второй; а между ними вдруг открылся жуткий провал…
— Это легенда, да? — спросила Саша жалобно. — Самоедская сказка?
Ненец кивнул. Саша вцепилась в борт, и тут лед саженях в двадцати от корабля затрещал и вздыбился, будто взломанный изнутри чудовищным ударом, куски разлетелись от полыньи. И все опять замерло в призрачном сиянии звезд. Саша не могла выдавить из себя ни слова, стояла будто примерзшая к палубе.
— Что ж, — наконец сказал Тайбарей, — сегодня день будет теплый, вода не замерзнет, можно на тюленя хорошо охотиться прямо здесь. И рыбы наловим.
Саша ушла в каюту. Ее зубы стучали о край стакана с лауданумом.
Жорж был бледен и раздражителен, он не вставал с постели уже больше недели. Кровоточащие десны и боль в мышцах причиняли ему сильные страдания.
— Ну бывает, что давление льда распределяется неравномерно и какой-то участок его взрывается! Ты же взрослая, образованная женщина, Саша. Вроде не дура. Еще настойки!
Саша поила его, приподняв ему голову, и думала — неужели она здесь ради этого желчного, самовлюбленного человека с большим носом и плохими манерами? Да и здесь ли она в самом деле или снится ей предостерегающий сон?
Вот что будет, если уйдешь из Архангельска. Вот как просто и глупо и без предупреждения жизнь превращается в смерть, подвиг — в болезненное выживание, влюбленность — в разочарование. Сейчас она проснется, а рядом будет спать Коля, с чуть приоткрытым ртом, уронив книжку на грудь и не погасив свечи. Она наклонится свечу задуть, а он сквозь сон скажет…
— Ты мне всю грудь залила! — резко сказал Богданов. — Смотри, что делаешь! Ты на сестру милосердия училась или на коновала?
Саша извинилась, поднялась уходить.
— Пусть повар мне рыбы сварит, — сказал ей вслед Жорж. — Только нормальной, а не говна этого толченого.
Повар, норвежец, готовил для экипажа «лабкаус», мешая мелкорезаную вареную солонину с толченой сельдью, — такую легко было есть даже с расшатанными зубами и распухшими деснами.
Саша с трудом удержалась, чтобы не хлопнуть дверью.
День и вправду выдался не холодным. Саша надела подаренную Колей белую шубку, теплую и красивую, спустилась на лед, пошла к страшной утренней проруби.
Ненцы манили трещоткой моржа или нерпу. Трещотка звучала пронзительно и тоскливо.
Полынья была широкая — сажени четыре в ширину. Саша обошла ее, подозрительно рассматривая куски льда. Подобралась к самому краю, заглянула в темную воду. И замерла, застыла от ужасного ощущения, что кто-то на нее оттуда снизу смотрит — взглядом ледяным, обволакивающим, лишающим воли.