Свет фар помог мне внимательно рассмотреть его: обыкновенный, очень уютный домик с двумя верандами; искусно сложенная башенка, напоминающая собой православный церковный купол; из трубы призывно струился дым — точно также, как из готического окна на втором этаже свет.
Конечно, первым моим чувством была радость по поводу получения давно утраченной надежды на ночлег под крышей; однако к этой радости примешивалось чувство стыда — ну, как это будет смотреться, если я вломлюсь в три часа ночи в незнакомый мне коттедж с просьбой принять меня до наступления утра? Однако снег свирепствовал и не думал прекращаться. И только благодаря ему я стал участником поразительных, таинственных событий, о которых мне никогда не узнать, не побори я своей робости постучаться в чужую дверь глухой ночью. Но так уж случилось, что я заглушил мотор автомобиля у самого крыльца, после чего поднялся по ступеням, проклиная слепящий глаза снег и, держась за резные деревянные перила, постучал кулаком в массивную, украшенную по углам какими-то химерами, дверь.
Пару минут никто не открывал, хотя я и заметил, что в прихожей загорелся свет; затем послышались мягкие шаги, чей-то кашель (или это ветер свистел в моих ушах?) — и двери были открыты симпатичной, лет тридцати пяти, женщиной. Она была стройна, черноволоса; локоны падали по плечам. На ней был тёплый мягкий халат из синего бархата. Лицо было овальным; его можно было назвать по-мужски волевым, если его обладательница не имела бы чисто женских, нежных, чуть приоткрытых полных губ и мечтательных серых глаз. В её маленьких ушах при каждом движении покачивались лёгкие коралловые серьги.
— Что вам угодно? — спросила она мелодичным голосом, увидев мою занесённую снегом физиономию; я открыл было рот для ответа, но она, умно улыбнувшись, что придало её глазам неожиданную серьёзность и проницательность, сама заговорила раньше меня. — Ах, бедный промокший молодой человек! Ну, чего же вы стоите — входите в дом, иначе в открытые двери наметёт снега! Вы, должно быть, попали в эту ужасную метель? Заходите же, заходите! — и она, взяв меня за руку своей тёплой пухлой ручкой, почти втащила меня в помещение, захлопнув дверь за моей спиной.
Женщина помогла мне снять пальто и тут же повесила его на вешалу — ближе к пылающему камину, изображающему собою раскрытую драконью пасть. Снимая пиджак и вешая его рядом, я не стал упускать возможности рассмотреть комнату, в которую попал минуту назад. Старинные шкафы и секции, битком набитые книгами, занимали здесь большее место; возле рабочего стола, на котором лежала скрипка и несколько нотных тетрадей, стоял превосходно сохранившийся беккеровский рояль; стены были увешаны коврами на восточный манер, с потолка свисала громадная хрустальная люстра. Около камина стояли два кресла с высокими спинками; между ними находился маленький столик — на нём лежала длинная курительная трубка и букет сухих цветов; в специальной стойке стояла красиво сделанная кочерга и каминные щипцы. Маленький пушистый котёнок, который едва пошевелился при моём появлении в комнате, лежал на чистенькой, аккуратно сложенной поленнице дров, внося всем своим видом дополнительный покой в дом, равно как и потрескивание огня в камине. Везде, на каждой вещи, лежал отпечток сна; ничто не пошевелилось при моём вторжении… Из этих аппартаментов одна дверь вела в соседнюю комнату, а красивая винтовая лестница, таинственно уходящая на второй этаж, вела в те помещения, из окон которых я впервые увидел свет с дороги.
Я только-только обернулся к хозяйке, чтобы поблагодарить её за радушный приём и изложить свою просьбу воспользоваться её гостеприимством до восхода Солнца, как наверху послышались шаги — и мужской тенор произнёс:
— Кто там, Соня?
Женщина не успела ответить, как по лестнице чинно и плавно, держась левой рукой за перила спустился довольно худой, с ясными чертами лица, мужчина лет сорока или чуть больше. Подобно женщине, он тоже был одет в длинный халат, но только изумрудно-зелёного цвета; в правой руке он держал дымящуюся сигару. Человек этот был словно воплощением умиротворения и спокойствия. Его лицо сразу поразило меня — не очень худое, но слегка вытянутое. Волосы были коротко подстрижены; глаза — большие, серые — как будто бы ничего не выражали; даже удивления по поводу стоящего перед ним ночью незнакомого человека я в них не разглядел. Губы тонкие; брови почти срослись на переносице; ни бороды, ни усов человек этот не носил. Теперь, когда я перечитываю написанное, мне кажется, что я всё-таки неверно передал его внешность — при таком моём описании трудно представить покой его лица; но тем не менее это было первой чертой, что бросилось мне в глаза — оно же было и последней, когда я покинул дом с первым лучом Солнца.
Мужчина задержался на нижней ступени лестницы, затем сделал ещё несколько шагов в мою сторону, молча поприветствовав меня кивком головы. Я набрался смелости и произнёс несколько слов о моём положении, заставившего меня искать их гостеприимства в столь поздний час бурной зимней погоды. Тогда он заговорил:
— Попали в пургу, значит, молодой человек? Что ж, тогда милости просим к камину, вам необходимо обсушиться… Соня, — обратился он к женщине, — гостю надо чего-нибудь поесть и выпить, а потом уложим его спать на втором этаже… Знаете, — снова обратился он ко мне, когда женщина покинула помещение, — у нас всегда готова комната для гостей, хотя и редко кто пользуется ею. Здесь больше нигде нет ни одного дома в радиусе тридцати-сорока миль, лишь ферма в нескольких милях от Портленда…
Я, ещё раз извинившись за столь поздний и внезапный визит, изложил хозяину коттеджа все свои приключения: как я выехал из N. на день рождения Лили; как попал в бурю; как, наконец, оказался на крыльце его дома… Хозяин не перебивал меня, глядя мне в лицо ясными, умными глазами; потом он предложил мне сесть в одно из кресел возле камина и подкрепиться: его супруга (насколько я мог предположить, она приходилась ему супругой) принесла несколько горячих котлет, хлеб и графинчик с красным вином; пока мы беседовали, она успела всё расставить на столик между креслами и, пожелав нам обоим спокойной ночи, удалилась в соседнюю дверь.
После того, как с едой было покончено (хозяин несколько раз приглашал меня не стесняться), он бросил окурок сигары в камин и, набивая трубку табаком из кисета, который откуда ни возьмись появился у него в руках, предложил мне перебраться наверх, к нему в кабинет — если, конечно, я не слишком утомлён дорогой:
— Там намного уютнее и спокойнее, — пояснил он, закуривая, — да и натоплено там всегда получше.
Я принял его предложение; мы захватили с собою графин и стали подниматься по лестнице.
Кабинет хозяина коттеджа оказался действительно замечательным: небольшой, тёплый (теплее гостинной); тот же камин, полки с книгами; на стенах — несколько хороших копий да Винчи, Руссо, Айвазовского. Стол, два мягких дивана; на каждом шкафу — статуэтки, бюсты. Мы сели друг напротив друга через стол и хозяин откинулся на подушку.
— У вас очень много книг, мистер… — я сделал паузу, ожидая, что он сам подскажет мне свою фамилию.
— Говард, — немедленно отозвался он, — просто Говард.
— …мистер Говард, с вашего позволения, — несколько растерялся я; хотя между нами не более двадцати лет, почему же тогда, с разрешения человека, я не могу называть его по имени? — Вы, наверное, ужасный поклонник изобретения Гуттенберга?[1]
— С вашего позволения, — улыбаясь ответил он, как бы в шутку передразнивая меня. — С вашего позволения — являюсь. Редко, что можно ценить больше, чем любовь или хорошую книгу.
Пока он говорил, я пробегал глазами по корешкам толстых и тонких томов; мне попадались как известные, так и не известные авторы. Произведения на самые разнообразные темы были собраны в этой комнате — поэзия, религия, философия; нередко попадалась техническая и научная литература.
ebooksa