Сумерки

Лурье перевел взгляд с весомо выглядевшего кистеня на такой же решительный взгляд Ломакина, потом хмыкнул и быстро покинул кофейню. Ломакин помог товарищу подняться и увел его прочь. На свежем воздухе голова Ивана несколько прояснилась, и мысли приобрели нормальное течение.

— Здорово он тебя, — заметил художник, поднося ко рту товарища горсть снегу.

Иван согласился и тут же выловил из множества фраз Лурье, беспрерывно мелькавших в его памяти, ту единственно важную, которая зацепилась, едва произнесенная флигель-адъютантом по неосторожности.

— А ты знаешь, у Драчевского не все чисто с завещанием Троекурова, — сообщил он Ломакину. — Там есть какая-то тайна, секрет.

Глава девятая

Ранние сумерки накрыли город серой пеленой, сделав очертания его размытыми и словно бы нереальными, как это обыкновенно бывает в страшных сказках, когда герои попадают в волшебные леса, населенные ужасными существами. Только вместо сказочных чудовищ в городе сем обитали реальные кошмарные жители, тихо и почти незаметно делавшие свое страшное дело.

Иван и Ломакин молча шли к дому тетушки Безбородко. Изредка еще в голове у Ивана шумело, а потому художник крепко поддерживал товарища под руку.

— Что же значит эта самая тайна? — высказал вслух давно мучившую мысль Безбородко, нарушив затянувшееся молчание. — Как ты думаешь, Родион?

— Не знаю, — признался Ломакин. — Может, им завещание Троекурова подделано, — предположил он, но Иван отмахнулся:

— Драчевский не таков, чтобы руки о сие пачкать. Не из тех.

Почему ты думаешь? Вполне возможно, что с виду и не из таких, а душонка черная, словно угли в адской топке, на все способная.

— Нет, — уверенно повторил Иван. — Не таков наш граф. Он из благородства происхождения не замарается. Не станет он подделывать завещание, как какой-нибудь писарь-пропойца за три целковых. Даже ежели там будет миллион его дожидаться в случае верного исхода дела, то и тогда не станет Драчевский руки марать.

Ломакин хмыкнул, но согласился с Безбородко.

— Как же нам секрет графов узнать? — сказал он, когда товарищи уже подошли к парадному подъезду тетушкиного дома.

Навстречу им вышли три миловидные девицы, которые чинно поздоровались с Иваном, кивнули, словно старому знакомому, Ломакину и, усевшись в поджидавший их возок, покатили кататься на Невский проспект. Ломакин, проводив дочерей ростовщика Фирсанова долгим взглядом, внезапно хлопнул себя по лбу.

— Ну и дурень же я! — вскричал он. — Вот кто нам может помочь. Уж он-то знает, как нам раскопать графский секрет.

И, не дав Ивану опомниться, художник потащил его за руку к квартире, что располагалась на бельэтаже.

Дверь открыла все та же древняя скрюченная старушка, что открывала в последний визит Ломакину.

— Родион Ломакин, художник. Со мной ваш сосед сверху, Иван Безбородко, — представил товарища художник.

Старушка долго и испытующе оглядывала Ломакина, затем ощупала взглядом маленьких, слезящихся и чрезвычайно недоверчивых глазок Ивана, пока наконец не убедилась в добропорядочности молодых людей, и только после этого пропустила их в переднюю. Ломакин, пройдя, еще раз поразился удивительному преображению, произошедшему с обстановкой в прихожей и длинном коридоре, уходящем в неосвещаемую темноту комнат. Однако удивляться было некогда, так как навстречу товарищам уже шагал хозяин, одетый, словно богатый купец, в поддевку, под которой виднелась атласная рубаха. На ногах были сапоги-бутылки, дробно стучавшие по полу в такт широким и мерным шагам Фирсанова и дававшие знать, что идет человек во всех отношениях уверенный и знающий цену богатству, коим обладает.