Сумерки

Казалось, Лурье на минуту задумался о предложении Ивана. На самом же деле он просто не мог вымолвить ни слова, услышав, как ему показалось, мерзкое предложение, сказанное Безбородко. Он несколько раз поморгал глазами, как это обычно делают люди, находящиеся в крайнем волнении, и только тогда негромко, но очень четко произнес:

— Да как вы смели мне предложить такое? Вы вдумайтесь в ваши слова. Вы, сударь, либо не в своем уме, либо не знаете, с кем говорить изволите. Вы, по всей вероятности, настолько дурно воспитаны, что не отличаете человека благородного от дворника из вашего дома. Вы предложили мне сподличать в отношении графа Драчевского, моего друга. Это же мерзость, и ничего более подлого я бы совершить не мог. Да меня и свет осудит, если я пойду к Гаврилову и выложу ему из каких-то там глупых порывов суть дела. Это же подло! — уже совсем в сердцах вскричал флигель-адъютант, благо, кроме него и Безбородко, в кофейне более не было посетителей. — Это самая гнуснейшая подлость, какую я смогу совершить в отношении Григория Александровича.

— Так вы же сами, милостивый государь, мне только что предлагали сделать то же самое, — напомнил ему четким и страшным голосом Иван, внутри которого все содрогалось от услышанного. — Вы предлагали мне сподличать в отношении друга и склонить невинную девицу к сожительству с вами.

— Так ведь это же вы, — разом успокоившись, равнодушно заметил Лурье.

— То есть как это?

— Ну вы, потом этот ваш друг-художник, да и Софья Семеновна — все вы как бы несколько ниже меня и графа находитесь, в смысле, стоите на другой ступени. Это, конечно, образное сравнение, но это так. А посему вам, стало быть, подобное возможно, — объяснил свою позицию флигель-адъютант. — Впрочем, я даже могу вам денег дать, — тоном, обращаемым обычно к половому в трактире, добавил он как ни в чем не бывало. — Сорок рублей вас устроит?

Иван схватился за голову и уставился на наглеца, который совершенно спокойно вынул портмоне и принялся шелестеть ассигнациями.

— Мне ваши деньги не нужны, — заявил Безбородко. — Вы, милостивый государь, подлец и хам. И ежели вы сей же час не вызовете меня за эти слова на дуэль, то я пойду и повторю все, что вы мне только что предлагали, кому угодно, чтобы только слух о вашем недостойном поведении прошел по Петербургу. Господи, да как вам в голову пришло предлагать мне такое? — вскричал он, словно в лихорадке, вскакивая со стула, опрокинувшегося со стуком на пол.

Лурье тоже встал и, спрятав портмоне обратно, спокойным тоном сказал:

— Вы, сударь, не в себе, это уже с вами было ранее у графа Драчевского. Поэтому я вас нынче прощаю, но впредь советую таких слов не повторять. Да, и о нашем разговоре вам лучше помалкивать, а впрочем, можете кричать о нем на всех углах, но тогда я вынужден буду вас вызвать. Стреляю я хорошо, фехтую лучше вашего, я в этом уверен, так что помалкивайте и живите, как живется. А засим прощайте.

И флигель-адъютант, коротко кивнув головою, направился к выходу. Иван дрожал, словно щенок, вытащенный из ледяной воды, куда его злобный хозяин суки носил топить, да мальчишки выловили.

— Вы, милостивый государь, подлец! — необычайно громко крикнул он в прямую, как стрела, спину Лурье.

Тот замер на месте, затем круто развернулся на каблуках, оглядел пустой зал, после подошел к дрожащему от сильнейшего волнения Ивану и со всего маху коротко и расчетливо ударил его прямо в челюсть. Безбородко упал на пол кофейни, сраженный поклонником английского бокса.

— Такую мразь и червя, как ты, даже не подумаю вызывать, — прошипел Лурье.

Он собирался было еще раз ударить и уже замахнулся, чтобы попасть точно в то место у рта, откуда по подбородку Ивана потекла тоненькая кровавая струйка, как вдруг чья-то сильная мозолистая ладонь цепко перехватила его кулак и остановила за секунду до удара.

— Сударь!

Рядом с Лурье оказался неизвестно откуда взявшийся Ломакин.

— А, и художник здесь! — злорадно обрадовался флигель-адъютант, считавший себя более подготовленным к бою, нежели какой-то там пачкун.

Он ощущал явный подъем и собирался уже атаковать незваного соперника, как Ломакин неожиданно достал из кармана кистень, коим он давеча чуть было не укокошил ростовщика, и направил его на Лурье.

— Давай, давай, — подзадорил художник опешившего флигель-адъютанта. — Напади. А в суде меня оправдают.