Горыныч ждал снаружи. Наверное, так и пролежал перед избушкой, охраняя их сон. Или он слишком хорошо думает о Темном псе? Тетя Оля позвала его не для них, а для Тани. Так уж вышло, что Тани больше нет, а пес все еще есть. Неприкаянная душа. Или нет у него души?
Вопросы эти были слишком сложными, чтобы искать на них ответы прямо сейчас, поэтому Митяй просто погладил костяную башку по черепушке. Черепушка была гладкая, даже приятная на ощупь, словно отполированная. Подумалось вдруг, что, если даже Горыныч им и не друг, уже хорошо, что не враг, потому что вот эти челюсти… они такие страшные!
Пока не рассвело, по лесу шли медленно, боялись напороться в темноте на ветки деревьев, а с рассветом ускорились. Сейчас первым шел Сева. И не потому, что хорошо знал путь, а потому, что двигались они теперь вдоль дороги, ведущей от Гремучего ручья к городу. И захочешь, а не заблудишься. Соня сказала, что подорванный автомобиль они видели как раз на этой дороге, но не сказала, на каком ее участке. Вполне могло статься, что до самого города они тогда не дошли совсем чуть-чуть. Горыныч сначала держался поблизости, а потом исчез. Почему-то Митяю казалось, что Темный пес нервничает. Наличие нервов было таким же спорным вопросом, как и наличие души, и он привычно не стал развивать эту мысль. Сейчас главной его целью был присмотр за Севой. Друга следовало придержать. Чтобы не рвался на дорогу, которая хоть и выглядела безлюдной, но явно была торной. Чтобы не наделал глупостей, если они вдруг встретят фрицев.
Им повезло, по пути к цели они не повстречали ни единой живой души. Лишь однажды по дороге проехал грузовик со свастикой на бортах. Звук мотора они услышали задолго до его появления, поэтому успели спрятаться.
А еще они нашли-таки то, что искали. Нет, они не нашли автомобиль. Митяй оказался прав: следов случившегося почти не осталось. Сам автомобиль и, наверняка, тела, забрали фрицы. Они ведь не могли не знать, кому он принадлежал! Они ведь не просто так устроили карательный налет на деревню. Автомобиля не было, но осталось место. И глубокая колея, ведущая от дороги к изуродованному, обгоревшему дереву. И пятачок выжженной мертвой земли. Вот так все было: перед тем, как взорваться, автомобиль фон Клейста слетел в кювет и врезался в дерево. Может быть, он взорвался от этого удара? Может быть, сдетонировала бомба? Он уже хотел высказать свои подозрения вслух, но не стал: Сева все равно бы его не услышал. Сева стоял в самом центре этой мертвой земли и словно бы к чему-то прислушивался. Митяй тоже прислушался, но ровным счетом ничего не услышал. Если только хрустнувшую под лапой Горыныча ветку. Горыныч остановился у границы гари. Ноздри его раздувались, а похожая на черные иглы шерсть вздыбилась на загривке. Горынычу явно очень не нравилось это место. Может быть, он что-то чуял? Впрочем, если бы чуял, то уже давно бы нашел. Он хоть и адов, но все равно пес.
– Ты убедился, – сказал Митяй тихо. – Ничего не осталось. Они все… – он хотел сказать «убрали», но вместо этого сказал «забрали». – Они их забрали, блондинчик. Нам нужно смириться.
– Забрали? – Сева обернулся, но смотрел он не на Митяя, а на Горыныча. И обращался к Горынычу: – Почему ты ее оставил? Ты же должен был ее защищать! – Голос его сорвался на крик. А Горыныч ощерился. Теперь в нем не осталось ничего от пса, теперь было ясно, что это чудовище. У Митяя остановилось сердце. Потому что на чудовищ нельзя орать. И, уж тем более, чудовищ нельзя ни в чем упрекать. Горыныча точно нельзя…
– Блондинчик, полегче… – Он сделал шаг, отделявший его от гари, потом еще один, приближающий к Севе. – Послушай…
Сева не стал слушать. Наверное, Сева устал молчать. Все эти дни он кричал только во сне, а теперь вот… прорвало и наяву. Он кричал, обвинял Горыныча в предательстве, но Митяй точно знал, что на самом деле обвиняет он себя.
А Горыныч кинулся. Наверное, чудовище в нем не выдержало чудовищных оскорблений. Он кинулся, но приземлился не на грудь к Севе, а перед границей, отделяющей живую землю от мертвой. Приземлился четко, даже когтем не задел того, что огонь превратил в прах. И тут же, у границы, лег, посмотрел на Севу тремя парами глаз, заскулил. Он скулил не как чудовище, а как самый обыкновенный пес. Брошенный хозяйкой, потерявшийся.
Сева тоже замолчал. Он стоял по ту сторону границы, в центре круга из мертвой земли и смотрел на Горыныча. Тут бы и остановиться, выдохнуть и успокоиться в надежде, что все само собой успокоится. Но Сева не остановился, Сева шагнул к Горынычу и положил ладонь на холку. Не испугался зубов, не испугался острых игл, в которые превратилась черная шерсть, не испугался мечущегося из стороны в сторону хвоста. Митяй решил, что он просто решил умереть. От горя иногда хочется умереть. Ему ли не знать…
Он вскинул ружье, прекрасно понимая, что ничем не сможет помочь. Что даже если получится выстрелить в Горыныча, вреда это принесет немного. Но его единственный друг стоял на краю пропасти, и Митяй был готов стрелять.
Но случилось что-то необычное. Наверное, случилось чудо. Никто ни на кого не напал. Острые иглы прижались к хребту, челюсти щелкнули вхолостую, а похожий на кнут хвост, замер. Горыныч смотрел на Севу, а Сева смотрел на Горыныча. Это не было противостояние. Это было похоже на немой диалог.
– Ты не можешь, – сказал Сева растерянно.
Горыныч тихонько всхрапнул, наверное, соглашаясь.
– Ты боишься огня и не хочешь приближаться к пожарищам. Я понимаю.
Может быть, Сева что-то и понимал, а вот Митяй не понимал ровным счетом ничего. Пока единственное, чему он радовался – это остановленному кровопролитию.
– Что такое, блондинчик? – спросил он шепотом.
Сева бросил на него рассеянный взгляд, снова уставился на Горыныча, но ответил:
– Я не знаю, откуда он. Может быть, там слишком много огня. А может, нет вовсе. Но посмотри, это же очевидно: он боится огня и всего, что с огнем связано. – Сева погладил Горыныча по средней голове, и сразу три пары глаз зажмурились. – Ты ничего не чуешь, когда гарь и пепел? Ты теряешь след?