— Мантра. Чтобы ты знал, о ком поется.
— Я думал, мантры только о приятных вещах вроде твоих лотосовых палочек. Падме-падме всякое.
— Так и есть. Тебе не нравится Кали? Она ж хорошая богиня. Когда танцует, мир стонет и трясётся под ее стопами.
— Вроде не такая уж толстая, чтоб раскалывать своим весом землю, — усмехнулся я.
— Земля содрогается от учиненного Кали разрушения. Она уничтожила последних демонов на планете, вот и танцует от счастья.
— Нет, это точно не мой кумир, — сказал я, отодвинув его руку вместе с листком, которым он тряс перед моим лицом.
— Почему?
— Во мне много демонов, и я предпочту существовать в мире вместе с ними, а не отдавать на растерзание сумасшедшей бабе, — отшутился я.
Этот ответ, к моей неожиданности, настолько не пришелся собеседнику по душе, что с того дня он начал отдаляться от меня, пока нашей дружбе не пришел конец. Я не придавал тому значения, полагая, что мои мысли — не золотые слитки, чтобы всем нравиться.
Пытаться удерживать тлеющую дружбу — всё равно что таскать с собой труп. Все видят, что труп уже начал гнить и пованивать, но ты упорно выгуливаешь его, взвалив на плечо, и сажаешь его с собой за стол. Все понимают, что происходящее абсурдно, но затыкают нос и улыбаются.
Но я знаю: одним приятелем меньше, одним больше — невелика беда.
Я приоткрыл глаза. Наверху больше не было потолочной мозаики — взгляд устремился в муть грузного неба.
— Ты был прав! — воскликнул я, будто тот человек мог услышать мой голос, звучащий в мертвом мире. — Я не дал Кали станцевать на трупах моих демонов, и они пожрали меня!
Я скатился на землю, не в силах больше терпеть кирпичи, впивающиеся углами в мою плоть, и вывалялся в рыжей пыли. Я хватал кирпичную крошку горстями и осыпал себя ею, я кричал — что-то бессвязное, бессмысленное, потому что тишина сводила меня с ума, а звук собственного голоса не давал мне окончательно потеряться в ирреальности. Кажется, я даже плакал, размазывая грязь по лицу.
У меня была истерика. Впервые с мгновения моей смерти я понял, что больше никогда не увижу ни одного знакомого лица; да что там — вообще никакого лица не увижу, я осознал себя запертым в бесконечном городе, моём персональном Аду, который я с радостью променял бы на самый жаркий котел в преисподней, лишь бы в компании таких же простых грешников, как я сам.
— Да ну его, не хочу связываться, — послышался женский голос. Не гул богини, заставляющий все нутро съёжиться, а обычный человеческий голос.
Я сел, оглядываясь. В проеме, оставленном после выхода Кали из стены, виднелись два силуэта.
— Эй! Вы настоящие?
Они не отвечали, и я, в страхе потерять спасительную ниточку, бросился к проему, споткнулся о кирпич, упал, но снова поднялся и побежал к людям.
— Пойдём, — нервно торопила женщина своего спутника. Тот не послушался, и я был готов расцеловать его, когда добрался до дыры в стене.