Опасность тьмы

– Да нет, с ним я разберусь и глазом не моргнув. Просто мы с Эм уже давно хотим перебраться поближе к природе. Это хорошая возможность.

– Думаешь, ты получил достаточно опыта, походив со значком сержанта?

– Не знаю. Но Чапмэн об этом ничего не говорил, это точно. Это означает, что вы за меня не поручитесь, босс?

– Нет. Решать тебе. Если ты думаешь, что готов, и если ты точно знаешь, что хочешь быть именно там, то вперед, я поручусь за тебя.

– Ур-р-ра, – тихо сказал Натан, ударив кулаком по ладони. – Спасибо.

– Удачи.

Он говорил это искренне. Он знал, что Натану нужно двигаться. Он должен был взобраться по этой лестнице, и он должен был неплохо с этим справиться. Он заслужил это, и все, кто захотел бы ему помешать, очень скоро пожалели бы. Он говорил себе все это, когда проезжал последний участок по шоссе по дороге к дому. Но он почувствовал внезапный укол сожаления, не только о молодом детективе, которого он взрастил, повысил до сержанта и вместе с которым он пережил не один тяжелый день. Он сожалел о чем-то еще, о какой-то частичке своей молодости, которая теперь уходила вместе с Натаном Коутсом.

Он чувствовал себя старым. Сегодняшний день не добавил света в его жизнь. Маленькие кучки костей на черных холодных камнях не выходили у него из головы с самого утра. И, наверное, уже никогда не выйдут.

Он чувствовал, что все вокруг куда-то уходит, как будто смытое приливом, а он остается на берегу совершенно один.

Шестьдесят два

Уже много лет никто не доставлял газеты в Галлам Хауз. Вместо этого в отделение почты в поселке каждое утро приходила посылка с прессой, а потом уже сами граждане, получавшие какие-то периодические издания, могли прийти туда и забрать их. После выхода на пенсию жизнь Ричарда Серрэйлера была жестко и четко структурирована, и поход на почту при любой погоде был неизменным элементом его распорядка. Он отправлялся туда в девять, после ванной и завтрака. Он насмотрелся на слишком многих своих коллег, которые вместе с пенсией уходили в какой-то мутный туман из неразличимого потока дней без определенного смысла и цели. Единственным их упражнением была игра в гольф, которая предшествовала послеобеденному джину в чрезмерных количествах или следовала прямо за ним.

Он подошел к окнам гостиной, выходившим в сад. Крупная ветка розы «Новый рассвет», которая вилась вдоль боковой стены, склонилась под тяжестью собственного веса, ушла вбок от натянутой для нее проволоки и перегородила собой проход. Мэриэл работала в дальнем конце сада – собирала мусор и срезала засохшие цветы.

– Я пошел за газетами. Даже не думай убирать эту ветку самостоятельно.

Она помахала ему.

– Ты меня слышишь?

– Прекрасно, спасибо.

– Я потом принесу для нее топор.

– Хорошо.

Он посмотрел на ее вытянутую спину, когда она наклонилась, чтобы нарвать немного крестовника. На ней все еще был домашний халат и походные зеленые ботинки. Она никогда особо не интересовалась садом в те годы, когда работала в больнице и когда дети были маленькими – он был просто фоном, где дети могли поиграть, а она время от времени спокойно посидеть. Подстригал траву и равнял кусты тогда какой-то человек из поселка. Но после выхода на пенсию у нее внезапно возникла к нему страсть. Сначала она занялась перепланировкой сада и высадкой разнообразных растений, а потом начала проводить там, казалось, каждую свободную минуту, копаясь в нем вне зависимости от сезона. После смерти Марты она начала пропадать там даже чаще.

Они не говорили о Марте и о том признании, которое сделала Мэриэл по поводу смерти их дочери. Тут было не о чем говорить. Но однажды сказанная правда создала между ними разлом, который никто из них не мог преодолеть.