— Да, черт бы их побрал, это верно. Придется неделю-другую дома отсиживаться. А как же с Пуховым? Не выпустят его.
— Полицию сильно вздули. Будут мстить…
— Ладно, пойдем ужинать. Но, хозяйке — ни-ни! Понял? Она, хоть и сочувствует, но может проболтаться.
— Ладно! — сказал Степан и вслед за товарищем пошел в столовую.
За ужином пришлось изворачиваться. Хозяйка сразу же спросила про Пухова.
— Ушел к знакомой барышне, — небрежно ответил Креслин, — велел передать, что обедать и ужинать не будет.
— Жалко. У меня пирог на сладкое, — с некоторым раздумьем сказала хозяйка, присматриваясь к Креслину. — А что же это с вами-то приключилось, голубчик Артем Сергеич?
— Извозчик нечаянно толкнул.
— Да ведь в самый глаз! Как же это?
— Шнурок на штиблетах развязался. Я нагнулся, чтобы завязать, а он как дернет вожжи, да меня локтем…
— Я вам примочку сделаю. Ох, уж эти извозчики! Лучше пешком ходить, — вздохнула хозяйка и пошла из комнаты, косясь и, видно, не веря.
— Как же с Пуховым-то? — сказал Креслин. — Если завтра не выпустят, придется открыться хозяйке.
Он положил на тарелку кусок сладкого пирога, налил из самовара чаю и, помешивая сахар в стакане, спросил:
— Так как смотришь на демонстрацию, Степан?
— Да как тебе сказать, Артем?.. Ходил я с тобой и с Пуховым на собрания: слушал лавристов, бакунистов. Слышал еще в Вятке «бунтарей». Не вижу в них разницы. Все вроде бы против царя, все — за простой народ. Ведь так?
— Пожалуй…
— Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, революционеров надо делить по-другому: на интеллигентов и на рабочих.
— Но ведь рабочие были и среди лавристов?
— И все-таки они не стали интеллигентами, а остались рабочими.
— Положим, так… Но к какой же партии ты отнесешь нас, студентов?