Охота на Лунина

Я и говорю ей: «Чем могу помочь?» – а она берет и смартфон мне протягивает, мол, подержите. Я ничего не понимаю, беру телефон в руки, а она замечание мне делает, мол, неправильно держите, надо к ней экраном повернуть. Оказывается, она там камеру включила, и теперь этот телефон у нее вместо зеркала. Стою я, значит, с этим зеркалом, Рокси вокруг круги нарезает, а девушка достает из кармана небольшую коробочку, открывает, а в ней, представляете, лежат сережки и цепочка с кулончиком. А еще к этому моменту я успел узнать, что девушку зовут Милана, хотя я ее об этом и не спрашивал. Странное имя, да? Есть что-то в нем такое, итальянское. Так вот, достает Милана все это богатство из коробочки, саму коробку прячет в карман и начинает перед зеркалом, то есть перед телефоном, наряжаться, словно в торговом центре. Я тут опять вспомнил, что мне самому в магазин надо, за обувью, и решил, что на следующий день обязательно съезжу, что-нибудь себе выберу. Почему я отвлекаюсь? Я не отвлекаюсь, я рассказываю…

Там ведь как получилось, все разом, и серьги, и кулончик, держать в руках да еще и надевать неудобно, вот она мне во вторую руку сережки и сунула. Надела цепочку, потом одну сережку забрала, другую, в телефон посмотрелась и спрашивает: «Ну как?» Я, конечно, немного смутился, но сказал, как есть: «Очень красиво». А она, представляете, как-то так странно улыбнулась, загадочно, что ли, и отвечает: «Я знаю», забрала у меня телефон и пошла по дорожке. Я стою, смотрю ей вслед, думаю, обернется или нет. Она прошла метров двадцать, обернулась, мне рукой помахала и дальше пошла. Такая вот странная встреча вышла. У вас когда-нибудь было подобное? Нет? А у вас, Виктор Борисович? Ах, вы со мной разговаривать не хотите…

Что потом было? Потом мы только домой вернулись, Зубарев позвонил, рассказал, что новое убийство произошло, только вот оно на старое один в один похоже. Точь-в-точь? Можно и так сказать, хотя, какая разница? Вам первый канал больше нравится? Я, конечно, не удержался, поехал посмотреть. Действительно, сходство очень большое. И тогда у меня мысль в голове возникла, что, если вся эта история с убийствами вновь завертелась, то и мне самому, чтобы в ней как следует разобраться, надо всю эту историю пережить с самого начала. Скажете, глупо, наивно? Я вижу, Изотов именно так и думает, только говорить ничего не хочет. Что вы там бормочете, Виктор Борисович? Ах, маразм. Я так и подумал, что вам эта затея ерундой покажется, поэтому и не стал ни с кем советоваться, взял да и поехал в Засольск. Оказывается, именно это я и должен был сделать…

Да, должен, только не для себя самого и не для того, чтобы дело раскрыть, как оказалось, а чтобы еще больше в этом деле увязнуть. Я ведь уже в нем тонуть начал, только сам этого еще не понимал, а вот в Засольске все мне ясно стало, правда, к ясности этой у меня никаких доказательств не было, чтобы с вами, Дмитрий Романович, поделиться. Я же к Короленко еще накануне вечером заезжал, только мы с ним долго не проговорили, странный он был тогда какой-то, а потом и вовсе заявил, что у него свидание с дамой. Я, когда к калитке подходил, обернулся, мне и впрямь показалось, что на втором этаже кто-то в окне мелькнул. Это уже после, на следующий день стало ясно, что там за дама была такая. Непонятно? Это же смерть его была, он с нею собирался встречаться. Думал, наверное, договориться. Он же мне так и сказал, мол, зовет подруга к себе, да что-то никак не решусь к ней переехать. Пришлось ему, все же…

Когда я утром к нему приехал, Короленко на террасе в кресле сидел, шахматную партию разглядывал, перед ним на столе доска стояла. Фадей, помощник его, тоже там был, только уже мертвый, ножом кто-то ему прямо по горлу полоснул, причем совсем незадолго до моего появления, минут пять самое большее. Он, значит, лежал, за горло схватившись, там же на террасе, где и Короленко сидел. Только Фадей по одну сторону стола был, возле пустого кресла, а писатель наш по другую. Как сейчас помню, лицо у него все бледное, неподвижное, словно изо льда, глаза только движутся, смотрят на меня, и в глазах этих слезы стоят. Ну а как тут не заплакать, когда у тебя из груди нож торчит. Что вы так смотрите, думаете, это я его ножом ткнул? Ох, Дмитрий Романович, он этого и добивался. Кто он? Тот, с кем Короленко в шахматы играл. Поначалу я подумал, они с Фадеем вместе играли, потом вспомнил, что Фадей этот не бог весть какого ума человек был, вряд ли он мог с Иваном Андреевичем партию потянуть, да не просто сыграть, а еще и выиграть. Я же на доску глянул, там партия в самом разгаре, фигур на доске еще полно, так сразу и не разберешься, кто выигрывает. Я на всякий случай доску сфотографировал, думаю, потом разберусь. Но, честно скажу, сам не смог понять, хотя ведь в школе неплохо играл, даже на область ездил. А вы не знали? Так ведь у нас в управлении играть не с кем, я и не рассказывал. Хорошо, отец помог, он у меня тот еще шахматист. Я ему фотографию на телефон сбросил, так он мне через день ответил, что белые проиграли. Мат им в три хода. Почему я столько про шахматы говорю? Так ведь Короленко белыми играл…

Пытался я расспросить у него, кто ж так с ним обошелся, да ничего не вышло. Так он мне ничего путного и не сказал. Я так понял, слово он дал. Тому, другому. Тому, кто лучше играет. Все твердил мне, что каждому судьба по своей дороге пройти, и он, мол, свой путь уже осилил, теперь моя очередь. Представляете? У меня от всего этого даже голова разболелась. А потом он попросил достать у него из кармана бумажку, я тогда еще руки в крови все измазал. Ну, бумажку вы в деле видели, конечно. Я-то сам текст наизусть запомнил: «Когда-то мы уже говорили о том, что если долго смотреть в бездну, то и бездна начинает смотреть на тебя. Смерть – это самая глубокая бездна, из которой уже нельзя выбраться. Если слишком пристально взглянуть в глаза смерти, то можно самому стать ею». Каково? Ничего ведь понять невозможно! А тут еще, едва я развернул записку-то эту, Иван Андреевич учудил на прощание, взял, да нож из груди и выдернул. Тут кровь из раны так ливанула, мне весь пиджак попортила. Да бог с ним, с пиджаком, я, если честно, и удивиться толком не успел, как на меня автоматчики налетели. Хорошо хоть, не пристрелили на месте. Бока, правда, прилично намяли, пока наручники надевали. Так что, вы не первый ко мне с наручниками, я уже к этому делу привычный, хотя все равно неприятно. Вам-то как самому, не жмут? Хорошо, что не жмут. А вам, Виктор Борисович? Ну ладно, молчите…

Пока я в Среднегорск возвращался, у меня времени много было, чтобы подумать. И знаете, что я понял? Он – игрок. Игрок, понимаете? И все это – смерть Короленко у меня на руках, смерти этих женщин, все это часть игры. Что-то такое, вроде шахмат, только я тогда в этой игре самого главного не понял. Я и сейчас еще толком не разобрался. Но тогда ошибся, серьезно ошибся. Я подумал, что это со мной играют, а оказывается, вовсе нет. Но теперь уже все, похоже, сегодня партия закончится. Пока, правда, есть ощущение, что закончится все не очень хорошо. Для меня не очень. Первый раз оно еще тогда появилось, по дороге из Засольска, а потом, когда я фотографию Миланы увидел, то и вовсе понял, что без фигур остался. Что вы там нашли? Серьги с моими отпечатками? Ну и ладно, можете не говорить, здесь, чтоб понять, большого ума не надо. Да, Дмитрий Романович, нет у меня ума и не было никогда, это вы верно говорите, иначе не полез бы во все это. Но теперь, коль уж влез, надо ползти до конца…

Что вам еще рассказать? Наружное наблюдение ваше я еще два дня назад обнаружил, когда в парке гулял. Точнее, оно само себя обнаружило, что-то с Рокси не поделило. Я на шум обернулся, ну и узнал человечка, видел я его пару раз до этого. Что? Куда вечером делся? Ах, ну да, вы же думаете, что это я Милану убил. Вы-то, Виктор Борисович, не думаете, вы уверены, по глазам вижу. А зря. Вышло все, конечно, довольно странно. Вернулись мы только с прогулки, заходим с Рокси в подъезд, слышу – Чебурашка поет. Я вначале вообще понять не мог, откуда звук раздается, потом подошел к почтовым ящикам, надо же, он у меня в ящике голосит. Хорошо, ключ у меня с собой был. Открыл я ящик, понятно, что там вместо Чебурашки телефон оказался.

Достал я телефон этот, гляжу – там сообщение. Обычный такой текст: «Привет, Лунин. Скоро позвоню. Жди дома». Ну, я и стал дома ждать. Точнее, я так и так никуда не собирался, так что сварил себе пельмени, Рокси покормил. Нет, Рокси я пельменями не кормлю, она корм ест. Только сел ужинать – звонок. Я ему сразу поверил, тому, который позвонил мне. Потому как то, о чем он говорил, этого знать не мог никто больше, кроме одного человека. Того, который все эти убийства и совершил на самом деле. А дальше, после того, как мы поговорили, у меня было два варианта: позвонить вам, Дмитрий Романович, и попросить помощи, либо попытаться все сделать самому. Почему не позвонил? Да потому, спасти ее хотел. Кого? Тогда я еще не знал, кого именно. Он пообещал мне, если я приду один, он никого не убьет. В этот вечер. Только в этот вечер. Но это же был шанс, я был уверен, что он ее отпустит, она ведь уже была у него, он дал мне послушать ее голос. Я его не узнал, конечно. Просто плачущая, очень испуганная женщина, которая очень хочет жить.

Из подъезда выйти было совсем просто. Я позвонил в квартиру на первом этаже, показал удостоверение, они меня выпустили через окно на другую сторону дома. Потом где-то час я ходил по городу, наверное, он хотел убедиться, что за мной никто не следит. А потом мы встретились. Что вы так на меня смотрите? Это была совсем короткая встреча. Я шел мимо ограды политехнического университета, и меня из темноты кто-то окликнул. Голос я сразу узнал, именно с этим человеком я уже общался по телефону. Я подбежал к ограде, но увидел лишь темную фигуру по другую сторону решетки, ни лица, ни каких-то примет разобрать было невозможно, а перебраться через забор я тоже не мог, там высоко, метра три, не меньше. Я прижался лицом к прутьям, а он стоит неподвижно, в паре метров от меня и вдруг говорит: «Осторожно, Лунин, застрянешь». И смеется. Причем смех такой добродушный, словно он и вправду мне только добра желает. Спрашиваю:

«Где она?» – а он опять смеется, спрашивает: «Зачем она тебе?» Я в решетку обеими руками тогда вцепился, уж не знаю, что и думал, может, хотел руками ее раздвинуть, да там ведь прутья толстенные, и вдвоем не растянешь. Говорю ему: «Ты же обещал, обещал отпустить, если приду. Так вот же я!» Тут он смеяться перестал, языком цокнул и говорит мне с такой жалостливой интонацией, словно убогому: «Я ведь не обещал отпустить. Я обещал, что никого убивать сегодня не буду. Сегодня, Лунин», а сам руку к лицу тянет, время на часах смотрит. Уж не знаю, что он там в темноте мог увидеть, только как руку отпустил, так снова и развеселился. «А время-то уже без четверти двенадцать, – говорит мне, – скоро карета превратится в тыкву».

Я решетку рванул на себя, даже лоб об нее ухитрился царапнуть. А что толку? Он шаг назад сделал, помахал мне рукой да и в темноте растворился. Я ему вслед только и крикнуть успел: «Зачем? Зачем это все?» И знаете, он мне ответил. «Потом, – говорит, – расскажу. При следующей встрече». И все, тишина. Постоял я там еще минуту-другую, да и пошел в сторону дома. Уже когда к подъезду подходил, до меня дошло: если он девочку сейчас убил уже, получается, что у меня алиби на момент преступления никакого не будет. Мне от этого аж кричать захотелось, ну или поговорить хотя бы с кем-то, хоть с этим вашим наблюдателем. Сказать ему: «Мы идиоты, понимаешь, мы два полных идиота. От нас нет никакой пользы. Никому! Ни тем, кто еще жив, ни тем, кто уже успел умереть». Только как с ним поговоришь? Понятно, что он в одной из машин сидит, во дворе припаркованных. Но ведь темно, не видно, есть кто в салоне или нет. Тут я и подумал, наверняка он сейчас, как только я в подъезд войду, звонить будет, докладывать, что объект вернулся, хотя до этого из дома не выходил. И точно, выглядываю я из подъезда, а в белом «рено» огонек загорелся – экран мобильника. Хотел было я к нему подойти, да в последний момент передумал, все равно в этом смысла никакого нет…

Что потом? Потом все ужасно было. Ночью я и не спал почти, только глаза закрою, как девушку с отрубленной головой вижу, причем каждый раз по-новому ее представляю. И фигура эта темная чуть в стороне стоит, я ее спрашиваю раз за разом: «Зачем?» – а он мне в ответ смеется: «Затем». И самое удивительное, что я и предыдущей ночью такой же сон видел. Что это? Предчувствие? Интуиция? Что? Изотов, говори громче! Ах, маразм. Ох, Изотов, я ведь раньше не замечал, что ты такой узколобый. Как ты с таким лбом до полковника дослужился? Ладно, не буду отвлекаться. На следующий день мне Вадим фотографию показал. Тут я Милану и узнал. Конечно, сразу про сережки подумал, про то, что на них отпечатки мои должны остаться. Страшно стало, вы не представляете, до чего страшно! Изотов, ты еще раз так ухмыльнешься, я тебе ведь по новой врежу…

Не знал я, что с этим страхом мне делать, что вообще мне делать, не знал. Так бы и сидел в кабинете, как парализованный, только тут вы, Дмитрий Романович, к себе меня вызвали, от дела Фильченко отстранили. Я понимаю, у вас уже все основания были, чтобы меня подозревать, хорошо хоть, сразу не задержали, и на том спасибо. Или вы в тот момент еще про мои отпечатки не знали? Думаю, что не знали. Знали бы, из кабинета не выпустили…

Ну так вот, вышел я на крыльцо, уже от всего отстраненный, и мне даже с чего-то вдруг легче стало. Во всяком случае, желание появилось что-то делать, причем не важно, что именно, лишь бы чем-то заняться, чтобы мысли из головы все выгнать. Вот только делать мне было уже нечего. Я по такому случаю взял и в фитнес-клуб поехал. Вы же мне сами абонемент подарили. Думаю, съезжу, посмотрю, как там все устроено. Ну вот и поехал. Хороший, скажу вам, клуб, мне понравилось. У них как раз днем свободно было, так что я даже фитнес-тестирование прошел. Не знаете, что это? Да в принципе ничего особенного. Давление меряют, пульс, взвешивают, потом встаешь на такую штуку, на весы похожую, только с рукоятками, а тебе через минуты распечатку выдают. В ней все указано: сколько в организме у тебя жира, сколько воды, сколько мышечной ткани. Что? Нет, Изотов, про мозг там ничего не пишут. Предлагали они мне сразу на ознакомительную тренировку пройти, но я отказался, у меня с собой спортивной одежды не было. Когда я по коридору шел после этого фитнес-тестирования, Яну Григорьевну встретил. Фильченко. Она как раз из кабинета директора выходила. Ну что, постояли с ней немного, поговорили. О чем? О чем в фитнес-клубах разговаривают? Не знаете? Так вы сходите, говорят, полезно…

Ну вот, почти и все. Приехал я домой, смотрю, вслед за мной и «рено» белый во двор заезжает. Все, значит, под контролем. Точнее, это вы так думаете. А под контролем ведь только я, да и то не всегда. И тут я не утерпел. Вначале думал, что вытерплю, а оказалось, что нет. Уже и в подъезд зашел, и лифта дождался, а потом чувствую, нет, не могу. Так захотелось кому-то правду сказать. Ну а кому ее скажешь, если рядом нет никого, кроме парня в белом «рено»? Вышел я тогда из подъезда да и пошел прямиком к нему. Думаю, познакомимся, поговорим по душам. Распахнул дверцу, там сидит паренек молодой, лет двадцать пять ему, наверное, на коленках лоточки разложил, в общем, перекусить собрался. Посмотрел я на него, пожелал приятного аппетита и пошел обратно. Он, конечно, так ошалел, когда я к нему заглянул, что и слова в ответ не смог вымолвить…

А потом мне позвонили. Нет, не сразу, конечно. Я уже дома был, варил пельмени. Звонил тот же человек, с которым я общался предыдущей ночью. Сказал, что я должен немедленно уходить из квартиры, так как меня скоро арестуют. Я и поверил? Да, я поверил. Он сказал мне, что вам уже должны были передать информацию о моих отпечатках, а это значит, скоро ко мне приедут. Вернее, за мной. Я, правда, все равно колебался, и тогда этот человек добавил: «А бутербродики свои паренек в „рено“ так и не съел. Не судьба ему уже бутербродики кушать». Да, так и сказал, дословно. И тут мне, наконец, все ясно стало. Точно, это игра! Только не со мной играют, не я противник. Кто? Не знаю, может быть, вы. Может, закон, общество, человечество, кто угодно! Он против всех играет, но это не шахматы, это… это как боулинг. Кегельбан! А я кегля. Кегля, которую выставили посреди дорожки и теперь ждут, когда шар разнесет ее вдребезги…

Только я ведь все равно не согласился. Какой смысл бегать? Всю жизнь все равно не пробегаешь, лучше уж попытаться вам что-то объяснить, хотя, конечно, вряд ли бы вы мне поверили. Вы и сейчас, похоже, не очень верите. Что, почему убежал все же? Да потому, что он ей трубку передал. Ей, понимаете вы это? Кому ей? Да Светке! У него она, со вчерашнего вечера у него. Он мне знаете какое предложение сделал? Прийти и спасти ее. Да, так просто! Целых два варианта, между прочим. У него там не только Светка, еще кто-то есть. Так вот, если я приду и убью ту, другую женщину, то он Светку отпустит. Плохой вариант? Почему плохой? Не такой уж и плохой. Нормальный. Но есть другой. Тебе, Изотов, он точно понравится. Если я приду и там, на глазах у всех, покончу с собой, тогда он тоже Светку отпустит. Другую? Про другую я не догадался спросить…

Думаю, второй вариант вам всем бы понравился. А что, загнанный в угол, разоблаченный следователь-душегуб кончает жизнь самоубийством. Все логично. Проблема только одна была – не мог я сразу к нему отправиться, не захотел он этого. Почему? Сказал, что хорошие встречи надо хорошо готовить. Так что надо было мне подумать о ночлеге. Да и просто бежать надо было. Я и побежал. Из подъезда выскочил, хотел было подойти к «рено» проверить, что там с парнем. Нет, не подошел. Решил, что уже нет смысла. Ведь так? В общем, не подошел я к нему, сбежал. Струсил? Да, Изотов, наверное, струсил. Показалось, что сирену слышу, вот нервы и не выдержали…

Как у Фильченко оказался? Ну а куда мне? К родителям? Вы ведь у них уже побывали, поди? Нагнали ужасу? Что, аккуратно? Не очень себе это представляю, Дмитрий Романович, но вам, как всегда, верю. Можно было, конечно, у Вадика переночевать, но не хотелось подставлять его так сильно. И так подставил? Ну, тут как посмотреть. Он же для чего к Фильченко приехал? Правильно, преступника задержать. Так что, какие к Зубареву претензии? Глядишь, если бы вы не появились, он бы и меня задержал. А тут вы, откуда ни возьмись. А вы, кстати, откуда взялись-то? Неужели телефон Зубарева прослушивали? Умно!