— Мотыльки, — длинные пальцы вспорхнули и упали. — Вы дерзнёте выбрать цвет их крыльев?
Ул осмотрелся, с облегчением отвлекаясь от собеседницы. Озеро отсюда, с берега, мрачновато, скала и дерево величественны… Рамка тускло-золотого песка не отвлекает внимание, узор трав и мхов приглушает, смягчает скальный фон.
— Белый. Или как те листья, — Ул указал на склонённые к воде деревья, — серебро с чернью. Но лучше белый, незачем усложнять мимолётное.
Установилась тишина. Сперва спокойная, а затем всё более натянутая. Ул ещё мог смотреть в небо, на озеро, на белую скалу… Но лицо Осэа притягивало внимание. В своём мире тайн она оставалась главной и глубочайшей загадкой. Ул не смог понять, в какой миг рука перестала слушаться здравого смыла и опыта пережитой боли, когда указательный палец нацелился и прорисовал контур бабочки там, где она просто обязана была находиться. В волосах Осэа, чуть выше левого уха, чтобы Ул мог видеть при таком повороте головы хранительницы лишь край крыла, сияющий и полупрозрачный в свете солнца…
— Даже при безупречной памяти затрудняюсь сказать, когда приключился последний такой инцидент. Чтобы некто посмел делать замечания относительно моей внешности? — белое лицо не утратило покоя. — Смертные платят за самонадеянность жизнью, но ваша покуда вне моей власти. И к лучшему, я не склонна уродовать детей за их непосредственность, граничащую с намеренным оскорблением.
— В лучшее лето моей жизни Лия сделала меня цветочным человеком, — Ул запрокинул лицо и улыбнулся солнцу. — Это очень большая тайна. Больно делиться, но я готов приоткрыть душу. У моей Лии прозрачные пальцы, ваши почти так же легки. Моя Лия теперь взрослая… Пожалуй, она хранит немало тайн в том, родном мне, мире. Она не похожа на вас, но… похожа. Она сильная. Лето — единственная тайна, общая для меня и для неё и доверенная вам. Прочие я не отдам.
— Вы на берегу ответов. Здесь все отдают, все и всё, — губы Осэа отчеканили приговор.
— Я поделюсь тем летом, и вы поймёте, что я способен выбрать, что отдать и что сберечь. Я быстро учусь, особенно когда мне больно. Ничего вам больше не уступлю бездумно! Лия и прочие, кто в душе… друзья, семья, даже враги — их невозможно предать. Лия среди них особенная. Она наполнила меня цветом жизни, а вы и убить-то не властны, — покачал головой Ул. — Жаль. Вы прежде способны были создать золотое лето, я чую. Вы… прежде вы умели уничтожать мимолётным взглядом, я уверен. Вам по боку были рамки и правила.
— По боку? — меж сажевых бровей залегла едва заметная морщинка, лицо сразу ожило. — По боку… однако! И вы готовы пойти дальше пустых слов, мимолётных, как мотыльки? Вы почти занятны. Ночь!
Тьма рухнула на долину, и хранительница одновременно с угасанием света качнулась вперёд. Перламутрово-белое лицо оказалось совсем рядом. Глаза стали огромными, ресницы крапивным ожогом защекотали щеку. Губы выпили дыхание Ула, а вместе с ним забрали видение золотого лета, улыбку Лии, запах мяты, пудру дорожной пыли, узорное и праздничное, как пряник, село Полесье и целый рой детских мечтаний и грёз, притянутых мёдом этого пряника… Всё выпили губы, всё кануло в бездну глаз Осэа, и тьма их не всколыхнулась, не проредилась… И мир угас.
Ул судорожно забился и сел, шало озираясь.
Над озером рисовался изгибом закрытого века волосяной серп месяца. Единственный луч света пробивался из-под лунного века. Яркий и острый, он пришпиливал к водной глади белого мотылька. Каждый взмах крылышек рассеивал перламутр пыльцы, укладывал на воду призрачное сияние.
Белая скала тускло лучилась внутренним светом. Золотое дерево у вершины обладало всей яркостью дня, но не порождало ни бликов, ни отсветов. Как и днём, оно составляло узор заглавья смыслов и тайн долины. И узор отличался от дневного, пусть и едва заметно.
Ул склонился к озеру, умылся и напился. В голове творилось такое… не передать, и не осознать.
— Совершенный ребёнок, — шепнула в ухо Осэа. Ночной её голос был тёплым, бархатным. Ветерок подул из-за спины Ула и принёс запах терпкой мяты, иной, чем дома — но смутно похожей. — Я умею создавать, о да. Вот тебе бархатная ночь, мальчик. Попробуй её забыть… разве справишься?
Дыхание Осэа защекотало шею.
— Ох…
Ул дёрнулся отодвинуться, вмиг краснея и наполняясь жаром недоумения. Он еще не успел привести в порядок мысли, он только теперь и вспомнил, чем так резко оборвался день — выпитым дыханием и тьмою без дна, головокружительной…
— Тебя прежде целовала только мама, — шёпот вполз в ухо, близкий и тревожащий. — Даже неловко… С детей не стоит спрашивать по закону взрослых. Но ты и не дитя, и не взрослый. Жарко? Сердце трепыхается… ты мотылёк с ничтожной протяжённостью жизни. Сейчас мне не нужны ответы. Тьма не только отнимает, но и хранит. Эта ночь — тайна, она для нас двоих. В этой ночи я могу и сама подарить тебе… ответы.
Ул дёрнулся, лихорадочно зачерпнул из невидимого озера. Выпил невидимую в ночи влагу и осознал: она имеет особенный вкус и пропитана тайной. Ул поперхнулся: в этом мире пить воду в какой-то мере значит — снова соприкасаться губами с хозяйкой тайн… Ком наглухо заткнул горло. Его едва удалось выкашлять, багровея и задыхаясь. Зато в голове прояснилось.
ebooksa