— Она не признает этого, но она тоже хищник. Можно сказать, она и ограничивает, и мобилизует меня. Пока мы независимы, я полагаю это нормальным. Не всем подобным мне стоит жить вне зверинца. Это я тоже признаю. Нехотя, но признаю.
Девочка шевельнулась, попробовала есть. У неё не получилось, и Смерть окончательно побелел. Жес поддел ребенка под спину и голову, усадил, придержал.
Смотреть на девчонку мне больно. Наверное, как Жесу — на нас всех, людей больного мира. Руки у малышки — косточки в желтой сухой шкурке, Волос нет, даже ресниц нет. Всё лицо — одни глаза. И маска для дыхания, и на лысом черепе — вязаная шапочка с ярким цветком. И капельницы эти… ненавижу больницы. Хуже, боюсь их. Меня бы не хватило на такой подвиг: выживать совсем без сил и без надежды.
— Еще далеко?
Матиа самая рассудительная из нас. Хороший вопрос. Девочка устала, а если ехать…
— Метров семьсот, — усмехнулся Жес, принюхиваясь. — Я учуял мерзавца еще осенью. Но учуять его в мире и застать точно тогда, когда он нужен — не одно и то же. Он всегда был морокой и поводом для злости. Эй, начинающий папаша! Понесешь ребенка.
Почти сразу машина притормозила, затем плавно остановилась. Смерть первым выпрыгнул, бережно принял девочку на руки. Сразу стало видно: ни к чёрту у него нервы сегодня. Надо страховать, он и споткнуться может. Матиа передала мне капельницу, моток трубок. Я принял, поднял емкость выше. Держу, осматриваюсь.
Жес мягко спрыгнул на асфальт, втянул воздух — и крадучись, словно он на охоте, заскользил к подземному пешеходному переходу. Пригород, место знаю смутно, но рядом большой пересадочный железнодорожный узел. Прямо здесь пересекаются автотрассы, их ширина в сумме даёт восемь рядов, и ступеньки нас уводят под площадь, в сеть переходов и тупиков. Не входя, еще отсюда, знаю: там бомжатник, ларьки по стенкам, в углах трется мелкая местная сволота, опекающая калек-побирушек. Фонари тусклые, краска облупилась…
Спускаемся. Занятно, а шагнуть сюда через ту особенную дверь — нельзя? Спрошу в другой раз. Хотя нет, зачем? Мы ехали, чтобы поговорить и чтобы Смерть смирился со своим правом быть рядом с девочкой. Это и без вопроса ясно. Это же спланировал сам Жес.
Куда он тащит нас? О: мои ожидания вообще мимо реальности. Тусклые фонари, ларьки и бомжи — это в наличии. Но если бы так рисовали во всех переходах, музеи бы позакрывались. Отдельно промолчу, с выражением и смаком, по поводу местной дешевой братвы. Трудный день не только у меня. Парни дергаются, потеют, щупают почки-печень на предмет наличия… и одновременно пристраивают подобия улыбок на кривые опухшие морды. Парни уже сгоняли в столовку и теперь кормят бомжей и калек. Сегодня у братвы день синюшной благотворительности? Зачётно их отметелили. Так, еще двое прихромали рысью, приволокли гору пакетов, составили на сдвинутые ящики и пятятся, пятятся к лестнице… Сгинули. Ага: вон где их метелили. Два баллончика с аэрозольной краской смято, и еще карандаши валяются, все поломанные. Я тоже иногда держу под рукой карандаши… Они острые и смотрятся игрушкой.
Шагаем по переходу. Я глазею на разрисованные стены, по коже — мурашки… Пробирает. Даже потею: узнаю вид, почти чую запах тумана… того самого, что был за дверью, когда пришла матушка. Позже разберусь, что за место, вернусь и посижу тут, еще погляжу.
О: мужик с гитаркой, я так увлекся, что почти наступил в футляр. Унылый тип, еще не бомж, уже не гражданин. Развелся? Кредитов перебрал? Или его сгубило пиво? Судя по дрожи рук — последнее. Не получит от меня на бутылку, вот еще.
А дальше человек куда занятнее: тощий, как щепка, длинные волосы выкрашены в буйный тон заката. Сидит на перевернутом ящике, острые колени протыкают рваные штаны — прям по моде. Пальцы у парня длинные, чуткие. Из нагрудного кармана торчат три карандаша. Гм… я в замешательстве. Он что, один устроил бомжам обед? Мышц нет, сутулится, и повадка у него — Жес бы сказал — не как у хищника. Именно, ничуть.
Что еще? Возле левой руки — жесткий картон, к нему укреплена стопка бумаги для рисования. Парень как раз закончил беседовать с прохожим, отдал ему листок и помахал прощально. Я окончательно утвердился в понимании: он — наш объект. Приближаемся. И он молчит, смотрит на девочку, только на неё. Чуть наклонил голову, улыбка блеснула, прямо как солнце из-за тучи. Совсем не от мира сего парень.
— А тебе не будут мешать такие длинные?
Всё верно, парень страннее странного. Спросил-то о чем? Пояснил вопрос: чиркнул по полу возле своей пятки.
— Немного… слишком отчаянное желание. Твой папа разве умеет плести косы? Ему и без того проще умереть, чем привыкнуть жить там. Ну, там, — парень указал куда-то вверх и улыбнулся шире.
Рука его нащупала бумагу, вторая нашарила карандаш. Несколько движений — и готов рисунок. Точно: парень сложил лист вдвое и отдал девочке, только ей. Длинный палец рисовальщика уткнулся в Смерть, усадил его с девочкой на руках на ящик, выковырнул Жеса подальше в сторону. А я мотаюсь с капельницей, как… Н-да.
— Ты готова? Разверни и смотри. Такие?
Девочка неловкими слабыми пальцами развернула листок и долго, очень долго смотрела на рисунок. Мне сбоку плохо видно, что там. Но зато я лицо малышки вижу в профиль. Она постепенно начинает улыбаться. Хорошо так, мягко и без скрытой боли в изгибе губ, как… живая. Потому что парень умудрился угадать её заветное желание. Точно, иначе она бы не порозовела, не стала моргать и тыкать в бок Смерти острым локтем, призывая в свидетели своей радости.
ebooksa