— Куда тебе ехать, отец? Сам же говорил, что в бригаде тебя ждут… Жаль, что я никак не могу остаться с тобой. А так я соскучился…
Аким тяжко вздохнул:
— Ты бы покаялся, сынок. И тебя простят. Ну, а если дадут год-два, я с тобой хоть на край света поеду. В Москву подамся, попрошу, чтобы учли твое раскаяние. Я — фронтовик, награды имею. Ну, что скажешь?
Глаза Петра позеленели, налились злостью:
— Ты опять за свое? Не выйдет! Один-два года… А десять не хочешь? Я не дурак, чтобы идти с повинной. Пусть для тебя я стал чужим, но с повинной не пойду. Я хочу жить…
После ужина, когда уже вечерело, в дверь постучали. Аким весь напрягся, стал гадать: кто бы это? Хотел выглянуть в щелку двери, да сын оттолкнул его в сторону, сам поглядел.
— Какая-то женщина на велосипеде.
— Она пенсию мне привезла, — сказал Аким. — Я пойду. Возьму и вернусь. Да ты не бойся, сынок. Я же за тебя свою голову готов положить… Ну?
— Ладно.
Женщина Акиму оказалась незнакомой. Она улыбалась черными, как у Насти, глазами, поздоровалась и ласково сказала:
— Я вам повестку привезла.
— Что?
— Повестку, говорю, привезла. К шести часам вечера вам надо явиться в милицию. Лично к товарищу Кравченко. Только я вас прошу обязательно быть. Я уже приезжала к вам рано утром, но соседка Марфа сказала, что дома вас нет.
— Я только вернулся с работы и снова на ферму собираюсь, — солгал Аким. — Но я приду. А зачем к начальнику?
— Он сам вам скажет. Я не знаю…
Аким вошел в комнату, положил на стол повестку. Сказал глухо:
— В милицию приглашают. Сам начальник просит…
— Зачем? — вздрогнул Петр.
Аким заметил, как изменился сын в лице, и поспешил успокоить его:
— Видно, насчет ружья. Перерегистрация у нас, а я никак не выберусь. Ох и достанется мне! Но ладно, Кравченко меня хорошо знает. Мы с его отцом на одном корабле служили. Погиб он на Рыбачьем. На моих глазах погиб…