— Пойдешь к нему?
— А как же, сынок. А не пойду, так он сюда приедет. Разве мне охота, чтобы он тебя увидел? Я же твой отец, а не палач. Твое горе — мое горе. Твое счастье — моя радость.
Петр немного успокоился. Когда отец собрался уходить, он задержал его в сенях. Поглядел ему в глаза и совсем не своим голосом сказал:
— Гляди там, без лишних слов… Ладно, иди. Я жду тебя…
По дороге Аким все гадал: зачем это он понадобился начальнику милиции? Ружье свое он давно перерегистрировал. Что же еще? А Петр испугался, побледнел весь… Нет, тут что-то не то. Значит, есть за сыном такой грех, что и самому ему страшно о нем думать. А если Петька попал в чужие руки? Что делать? Аким шел по дороге задумчивый. Станица давно уже проснулась, зажила своими заботами. Солнце выкатилось из-за деревьев, припекало. То там, то здесь ворковали голуби, чирикали воробьи. Дорога звонко отзывалась на каждый шаг Акима, а ему казалось, она спрашивала: «Как дела? Как дела?..» Аким вздохнул, никак он не мог понять, почему Кравченко лично приглашает его к себе. Ведь мог бы и домой пригласить, а то сразу повестку. Официально, значит. Вот оно что — официально. И от этой мысли Акиму стало не по себе. Как-никак, а его отец Андрей Кравченко, комендор с эсминца «Суровый», тоже служил на флоте. Погиб как герой. Он уничтожил гранатой дзот фашистов, а сам не уберегся. В атаке его задел осколок. Лежал он на песке, а из левого бока густо сочилась кровь. «Аким, — тяжело дыша, сказал ему Кравченко, — я, кажись, отвоевался. Душа у меня горит, тело печет. Задел меня осколок… А ты поберегись, Аким. Хочу, чтоб лично передал жене моей Варюхе, как помер я». Он умолк, глаза помутнели. Силился сказать еще что-то, губами пошевелил, а слова не вымолвил. «Давай его на корабль, — крикнул капитан-лейтенант. — Может, придет в себя».
Всю ночь, пока корабль шел в бухту, Кравченко лежал без сознания. На рассвете, когда вошли в бухту и ошвартовались, его подняли и снесли на берег. Здесь стояла машина из госпиталя. Стали укладывать на носилки, Кравченко очнулся и ясно сказал: «Не надо, братцы, я умираю…» — и тут же умер.
«Вот какая смерть ему выпала, — сказал командир корабля, — умер в сознании. Рубцов, лично все его вещи отправьте семье. Сын ведь у комендора, может, тоже доведется ему служить на флоте…»
Однако Кравченко-младший на военный флот не попал: служил в пехоте, а потом в органах милиции и теперь стал начальником. Как приехал в станицу, сразу же навестил Акима.
— Ну, как живете, Аким Петрович? — спросил подполковник, усаживаясь на крыльце рядом с ним.
— Не густо, Иван Андреевич. Слыхал небось, сына я похоронил.
— Как не слыхал, — вздохнул Кравченко. — Мать писала мне. Большое горе у вас, дорогой Аким Петрович… Весной я ездил на Север. Ездил отцу поклониться. Могила его, как и других погибших в боях моряков, в хорошем состоянии. Местные школьники чтят память героев. Я стоял у могилы отца, а тут как раз пришли молодые матросы. Привел их седой усатый мичман с орденами на груди. «Вот здесь похоронен мой командир Андрей Кравченко. Это, хлопцы, был смелый, отчаянный моряк. Вы бы видели его в бою… На моих глазах умер. И последние его слова были о сыне… Завещал он, чтобы сын знал, за что погиб отец…» Мичман еще о чем-то говорил матросам, а у меня, поверь, душа разболелась. Я-то все это слушаю. Не вытерпел, подошел к седому мичману и сказал: «Спасибо вам за память о моем отце». Растерялся мичман, вытаращил на меня глаза. Тогда я сказал: «Это я Кравченко-младший. В отпуск приехал…» Да, я многое узнал об отце: и как он учился на комендора, и как ранило его в бою. Побывал на боевых кораблях. И скажу — очень жалел, что не взяли меня на флот…
«Что теперь скажет мне Кравченко-младший?» — подумал Аким.
Вошел в кабинет, с ходу бросил: «Доброе утро, Ванюша!» — и тут же смутился — у окна в мягком кресле сидел мужчина лет тридцати пяти, лицо у него смуглое, как у южан, а глаза не то голубые, не то карие — не разглядел Аким. Кравченко пожал ему руку и, усадив за стол, спросил:
— Что, небось побеспокоил вас?
— Если надо — значит, беспокой, — хмуро отозвался Аким. Он уже понял, что пригласили его в милицию по какому-то важному делу, потому что обычно при встрече Кравченко угощал его чаем, улыбался, не знал, куда посадить дорогого гостя. «Мы с вами, Аким Петрович, до гроба крещеные, — говорил он. — Когда вижу вас, то кажется, будто встречаюсь со своим отцом — так много у вас с ним общего». Кравченко был сдержан, даже суховат и руку пожал как-то холодно, вроде какую обиду затаил. А может, он сдержан потому, что в кабинете сидел мужчина? Кто он и почему ему надо сидеть, когда разговаривают свои люди?
— Аким Петрович, вы не стесняйтесь, этот товарищ, — кивнул он на незнакомца, — свой человек.
— Для меня все люди добрые…
Незнакомец почему-то усмехнулся, подал голос:
— К сожалению, не все люди добрые, даже близкие порой бывают хуже врагов.
У Акима под глазом суматошно забилась тонкая жилка. «Чего это он так начал разговор? Неужто о Петьке это?» В сердце шевельнулось что-то тяжелое, колючее.
ebooksa