«Интересно, когда он успел пометить место задержания судна? — спросил себя Лысенков, разглядывая карту. — Выходит, сделал пометку еще до нашего подхода? Почему, что его побудило? Если отказал двигатель, то зачем делать на карте пометку? К тому же сети рыбаки не выбросили…»
Лысенков задержал взгляд на радиостанции. Новая, вся сверкает. Похоже, недавно установили. Капитан перехватил его взгляд, поспешно пояснил: радиостанцию недавно он заменил, потому что раньше в рубке стояла другая, маломощная, и он не мог связываться с соседними судами, ведущими рыбный промысел.
— Я ест любитель радио. Мой слабость — музыка, — улыбаясь, похвалился капитан. — Русский музык — карош… — И тут же пискливо пропел: — «Выходил на берег Катьюша, выходил на берег крутой».
«А в судовых документах номер радиостанции другой, — неожиданно для себя обнаружил Лысенков, делая вид, что рассказ капитана его заинтересовал. — Впрочем, видно, не успел внести в судовые документы поправку».
Лысенков вышел на палубу. Тут к нему подошел старшина 2-й статьи Павлов, проверявший с матросом Гусевым трюм. Он доложил, что там, кроме мелкой соли, ничего нет. Сети сухие, похоже, что к ним никто не прикасался. На вопрос Лысенкова, почему он в этом так уверен, старшина ответил: в трюме из мешка брали соль, просыпали ее на сети, так и лежит.
«Сухие сети и соль ничего не значат», — подумал Лысенков. Он приказал мичману связаться с кораблем. Марков ответил сразу же. Лысенков доложил об осмотре, упомянул и о радиостанции, хотя тут же добавил, что капитан судна не скрывает, когда и почему заменил ее; просил у командира разрешение отпустить судно, ибо задерживать его нет оснований. Капитан 3-го ранга ответил коротко: «Согласен». Вот оно что — согласен. А ты, Лысенков, сетовал на командира, мол, не доверяет тебе, придирается. Сам-то ты как барышня — обиды таишь!..» В это время к нему подошел матрос Гусев и, кивнув в сторону надстройки, тихо сказал:
— Там какой-то странный буй…
Лысенков тут же поднялся на надстройку судна. Капитан-иностранец надулся, что-то проворчал на своем языке. Лысенков увидел огромный красно-белый буй с длинным стальным тросом. Не успел он задать капитану вопрос, как тот сам к нему поднялся. Лысенков тихо и, казалось, совсем безразлично спросил:
— Что это?
— Снасть от трала… Нехорош снасть… Капут снасть…
— А это? — Лысенков кивнул на металлический буй.
— Мой бросай сеть, буй бросай, потом далеко видно, где сеть… — заискивающе пояснил капитан.
Пока Лысенков и капитан были на надстройке, команда судна собралась на палубе. Пять матросов-рыбаков… Лица у них сумрачные, взгляды злые, колючие. Тот матрос, что приносил коньяк, ростом был выше всех. Он что-то бормотал своему коллеге, тоже рыжему, как капитан. Старшина 2-й статьи Павлов, стоявший рядом, подумал: «Не сынок ли это капитана?» Свою догадку он высказал мичману.
— Помощник небось заметил. — Капица кивнул на рубку: — Там загадка…
Лысенков вместе с капитаном судна снова зашел в рубку, постоял немного у стола, где была оборудована радиостанция, что-то торопливо записал в свой блокнот и вышел. Следом за ним выскочил капитан и кисловато улыбнулся.
— Я нет ловит рыбу, — сказал он. — Я просит отпустить меня… — он сделал паузу и уже громче заявил: — Я буду жаловаться свой правительство…
Лысенков прервал его, сказав, что судно задерживать он не собирается. Строго предупредив капитана впредь не нарушать советских территориальных вод, он сказал:
— Можете уходить, если исправили двигатель.
Капитан качнул головой, что-то крикнул механику, стоявшему у двери отсека. Верзила исчез. Минут через пять загрохотал двигатель. Судно готово было дать ход.
Возвращался на свой корабль Лысенков удрученным. Ему казалось, что осмотровая группа что-то упустила, что-то недосмотрела, словом, собой он был недоволен. А тут еще этот рыжий капитан. Едва судно вошло в нейтральные воды, как оно тут же, совсем неподалеку от нашей морской границы, легло в дрейф. Зачем? Почему? Что на уме капитана? Эти и другие вопросы мучили Лысенкова. Об этом он прямо заявил Маркову, когда поднялся на палубу.