— А если он не пожелал ехать?
— Такого быть не может! — взбеленился Аким. — Петька совесть не потерял!
Марфа поджала губы и потупила очи. После похорон станичники собрались у Акима помянуть Настю. Соседка полушепотом сказала:
— Аким, дорогой мой соседушка… Ты любил Настю и все, что мог, сделал для нее. Я ж помню, как сродила Настя Петьку и как ты кричал: «Быть сыну мореходом!» Настя еще тогда чуть не умерла. Роды у нее были тяжелые… Кесарево сечение… А вот почему твой Петька не приехал?..
Аким сидел печальный и задумчивый. Под вечер все, кто поминал Настю, разошлись. Он повалился на диван и тихо простонал:
— Остались мы вдвоем, сынок…
Смерть жены покорежила его так, что казалось, вместе с Настей в могилу ушла частица его души. И даже все доброе, о чем говорили соседи, поминая Настю, нисколько не облегчило его страданий. И еще в душе он злился на сына. «Ну, ладно, на судне он штурманом, заменить его, может быть, и некому. Но мог дать телеграмму? Мог. Извинился бы, погоревал. А то — ни слуху ни духу».
Аким очень любил сына, и оттого ему было больно за него. Он никогда не думал, что Петр мог так поступить. Ему очень хотелось, чтобы сын служил на море, на том самом Баренцевом море, где прошла его боевая юность. Когда Петр закончил десятилетку и стал работать в колхозе, Аким пошел в военкомат и стал просить военкома направить сына на флот. «Море, оно хотя горластое да соленое, а мне родным стало, — говорил Аким. — Потому и сын должен испытать на нем себя». Военком заверил ветерана, что просьбу его выполнит, если здоровье Петра не подведет. «Он как молодой дубок, — заулыбался Аким. — Бочки с горючим по сто килограммов таскает». Домой Аким вернулся веселым, открыл калитку и, увидев на крыльце Петра, сказал:
— Поедешь, сынок, служить на море. Военком обещал направить, как срок подойдет. Ты не раздумал?
— Батя, что ты! Моря я не боюсь. Не боги горшки обжигают. Ты небось тоже не сразу стал глотать соленую воду?
— М-да, — задумчиво отозвался Аким. — У моря крутой норов. Голосистое оно да стылое…
После похорон Насти Аким долго не ходил на работу, все дни пропадал на кладбище: убрал могилу, изгородь поставил. Даже Марфа заметила его старание. Сказала сочувственно:
— Ты был хорошим мужем, Аким. Я всегда завидовала Насте. И теперь ты такой же добрый. — И тут же спросила: — А что Петька, так и не объявился?
— В океане он, Марфа, — выдавил Аким.
— Мой Вася на далекой границе служит, а когда занедужила я, так сразу прилетел.
— Петька, может, не получил телеграмму. В том-то, Марфа, и все дело. Может, и не знает он, что уже нет матери…
— Может, и не знает, — развела руками Марфа.
…Утром Аким собрался в правление колхоза, а тут кто-то постучался в калитку, да так громко, что Серко рванулся на цепи. Аким вышел на крыльцо. Дочь Марфы — Зоя принесла телеграмму.
— Небось от Петьки, да? — Аким бросил на табурет дорожную сумку и поспешил к калитке. Зоя почему-то не вошла во двор, как обычно, а стояла у забора. — Слава богу, чертенок, дал о себе знать…
Зоя ничего ему не ответила. Будь Аким повнимательнее, он непременно увидел бы в глазах девушки печаль. Но ему было не до Зои. Глядел на белый листок бумаги, который она держала в хрупких пальцах, и радовался: «Сын… Сынок отозвался…»