– Артем, – подал голос тот, кого Жовнер называл Игорем Петровичем.
Стоп, я ведь писал об Игоре Петровиче, только он для меня был лишь бестелесным носителем имени и отчества. Одним из действующих лиц романа.
И, кстати, почему Артем?
– Артем, – еще не поздно. Мы можем это прекратить. Я смогу договориться, чтобы тебя отпустили.
– Вот видишь, Саша, как ведут дела нынешние гуманисты? Если я соглашаюсь, то это значит, что тебя уберут как лишнего свидетеля.
– Его и так уберут, – бросил Игорь Петрович.
– Все там будем, уважаемый, все там будем.
– Зачем ты начал переговоры?
– Я хочу дать небольшой шанс вашему гуманизму, Игорь Петрович. Совсем небольшой шанс спасти от десяти до пятнадцати миллионов украинцев.
У меня в желудке все перевернулось. Эти двое спокойно обсуждали судьбу именно десяти-пятнадцати миллионов, и голова у них, похоже, не кружилась…
… Взрыв, водяная стена, сносящая плотины, крики, грохот рушащихся домов…
– Не падай, Саша, – Жовнер стоял рядом со мной и придерживал за плечо.
Я, видимо, все-таки отключился.
Игоря Петровича не было.
Какой же ты дал шанс гуманизму, попытался спросить я, но сил не хватило. Перед глазами снова замелькало что-то черное. Не смотреть, это водоворот, он засосет, он сожмет все, что я вижу, в маленькую точку и разобьет эту точку о темноту…
– Ты совсем плохой, – Жовнер ударил меня по щеке, – держись.
– А за-чем… – выдавил я из себя, сквозь спазмы тошноты и вязкую слюну.
– Мне нужен зритель, Саша. Кстати, давай я сниму с тебя наручники, ты в таком состоянии можешь обойтись и без них.
Жовнер вытащил из кармана куртки ключ и расстегнул наручники. Я поднял руки к глазам. Кисти рук свисали как резиновые. Я попытался пошевелить пальцами.
– Извини, туго зажали, – посочувствовал Толик.