Бес врезал с разбега ногой по банке из-под краски, стоявшей на полу. Банка описала дугу и с грохотом врезалась в кучу жести. Откуда-то сверху, из темного угла под самой крышей ангара, с шумом вывалилось несколько голубей.
– Твою мать, – выругался Бес, хватаясь за автомат, – птички блядские.
– Ты в будке пока глянь, – Агеев ткнул пальцем в сторону небрежно сколоченного из досок домика под самой стеной ангара.
– Ага, – Бес покосился в сторону угла, в котором шумно возились голуби, и осторожно пошел к обитой рубероидом двери, – тут-тук, кто там в теремочке живет?
Настроение у него было хорошее. Давно не было так легко на душе у Беса. Он и сам не представлял, как постоянные терки с Жуком – покойным Жуком – портили ему жизнь.
А теперь словно отпустило. Словно новая жизнь началась у Беса. Крутой все-таки молодец! Чуть ли не первый раз в жизни Бес испытывал к человеку чувство благодарности настолько сильное, что, наверное, даже под пули бы полез за Крутого.
Он ко мне как к человеку, думал Бес, и я к нему. Остальные члены группы Бесу нравились не очень. Наташка… Нет, трахается она здорово, в рот берет тоже, но только после всего этого с ней Бесу захотелось пойти и вымыться. Смыть с себя… Не грязь – Бес никогда не был особенно брезгливым, – смыть ему хотелось с себя странное, липкое ощущение страха.
Девка себе и девка. Много их перетрахал Бес: и по пьяне, и по тому, что у них называлось любовью. Пару раз даже пришлось раскладывать девок, не обращая внимания на нытье и крики, – всяко бывало. А тут, с Наташкой, все было не так. Было такое ощущение, будто отточенное лезвие ножа приложили к телу – оно холодит, кожу, от него разбегаются мурашки озноба, и вроде бы ничего такого, а только понимаешь, что в любую секунду может это лезвие скользнуть в сторону, обжечь огнем, распластать мышцы на кровавые ломти…
Беса передернуло. Он потянул дверцу на себя, она со скрипом подалась, потом зацепилась за какую-то неровность на бетонном полу и остановилась.
– Бля… – Бес рванул дверь сильнее.
Темно, как у негра в жопе. Бес пошарил рукой по стене возле двери. Ага – выключатель. Везет ему сегодня с выключателями.
Свет зажегся не сразу. Кто-то установил в хибаре двойной светильник дневного освещения, и тот, как положено, заводился долго, со щелчками, жужжанием и помаргиванием красных огоньков.
На всякий случай Бес принюхался. Ясное дело, пахло чем угодно, еще сильно пахло бензином.
– Что там у тебя? – громко спросил Агеев.
– Лампа еле фурычит! Сейчас загорится.
Агеев… Солдат хренов. Тут Бес тоже имел свое мнение. Оно, конечно, парень резкий. Как прокисшее ситро. Только психованный, и спиной к нему Бес поворачиваться не станет. Бесу и самому нравилось убивать. Было в этом что-то заводящее, заставляющее по-другому взглянуть на мир. Бес был согласен, что убивать можно и нужно. Только вот…
Чего ж из этого себе всю жизнь делать? Ну, замочил кого, чтобы капусты нарубить, ну грохнул какого-нибудь урода – и отдыхай. По бабам там или загулять.
А Солдат этот – урод. Бес сегодня видел, как сопел он над тем раненым придурком в складе, как в глазки ему заглядывал, будто целоваться лез. И даже не попытался отстраниться перед выстрелом. Брызги в лицо, вся рожа в крапинку, а он взял полотенце там с гвоздя, утерся и вздохнул, как после… Ну, как если бы кончил.
Лампы, наконец, разгорелись. Одна лампа. Вторая продолжала судорожно моргать, как припадочная. Все тут они припадочные, подумал Бес, только вот Крутому и можно доверять. Только Крутому.
Бес бегло осмотрел комнату. Диван старый, пошарпанный, с валиками и зеркалом. Стол. Раньше был полированный. Два стула. Во, Бес радостно улыбнулся, печка, уголь в ящике и пластиковая двухлитровая бутыль из-под кока-колы. Бес наклонился к бутылке и принюхался. Точно, с бензином.