Медвежатник

— Вот как? — не удивился Ксенофонтов.

На Хитровке порой встречаются весьма любопытные экземпляры.

— Он не врет, — выглянула из соседней комнаты женщина лет пятидесяти. Лицо помятое, словно после зимней спячки, но, как это порой случается, оно по-прежнему продолжало нести остатки былой красоты. — Его картина в Третьяковке висит, голую бабу нарисовал.

— Есть такое дело, — с достоинством отвечал «художник», выставив вперед подбородок. — Если бы вы только знали, какие женщины мне позировали. — «Художник» в восхищении закатил глаза. — Какие это были натуры! Но лучших из них я находил знаете где?.. Ни за что не поверите… В домах терпимости! Да, было время, господа!

— Гоните его в шею! — распорядился Ксенофонтов.

— Позвольте! — протестующе выкрикнул «художник» уже у дверей, выпроваживаемый во двор крепкими полицейскими.

— Не забывайте заглядывать за перегородки, если где и прячут эти мерзавцы награбленное, так это только там. Вытряхните все как следует! — прокричал Ксенофонтов в лицо подвернувшемуся околоточному.

— Слушаюсь, господин начальник! — отозвался полицейский.

— Чего орешь, дьявол! Постояльцев разбуди! Смотреть всюду! — Быстрым шагом Ксенофонтов шел по коридору. — Ничего не пропускать! Печки, чуланы, заглядывать под нары, никому не верить на доброе слово. Документы спрашивать у всех, если нет, гоните в участки, а там, в уголовной полиции, разберутся, что к чему! — строго напутствовал Влас Ксенофонтов. — Я эту клоаку повыведу! — размахивал он перстом.

Из комнат выглядывали недовольные и раздосадованные физиономии, заросшие, с давно не чесанными волосьями. Можно было не сомневаться, что они собирались здесь по ночам со всей Москвы, чтобы утром разбежаться по своим привычным местам, где они зарабатывали на хлебушек, — на базары, на многолюдные перекрестки, к папертям величественных соборов.

Ксенофонтов в сопровождении трех рослых городовых, которые были при нем, словно рынды при великом князе, заглядывал в каждую комнату и уверенно распоряжался:

— Под нары заглядывайте! Бандюги могут там прятаться. Ну чего застыли? — кричал он на поотставших полицейских. — Их вынюхивать нужно. Не видите, что ли, они, как тараканы, по щелям разбежались!

Полицейские, проявляя завидную расторопность, бухались под нары и вытягивали из-под них затаившихся беспаспортников.

— А ну давай сюда! Ишь ты, запрятался!

Одна из комнат была особенно многолюдна: в три ряда были установлены нары, на которых размещалось десятка три бродяг. На лавках сидело по трое постояльцев, да огромное количество нищих лежало на полу. Нельзя было ступить даже шагу, чтобы не наступить кому-то на руку или живот.

С верхних нар, оскалившись щербатым ртом, на Ксенофонтова дохнул зловонием косматый мужчина лет сорока. Он был на редкость безобразен, лицо от налипшей грязи почти не разобрать.

— Пришли, кровопийцы! — громогласно возмутился он. — Нет от вас никакого спасения! Только и делают, что честных людей тревожат.

— Это ты честный-то, Степка Костыль? — фыркнул Ксенофонтов, признав в постояльце ночлежки своего давнего знакомого. — Или твои безобразия на Красноворотской площади не в счет?

Степка Костыль сконфузился жутко, стрельнул взглядом на вошедших городовых, после чего достойно отвечал:

— Это ты, господин начальник, напраслину на меня наводишь. За свои чудачества я расплатился сполна. Как-никак четыре года на каторге провел.