Харбинский экспресс-2. Интервенция

22
18
20
22
24
26
28
30

Подсвечник вблизи Павлу Романовичу не показался: изображал он бронзовую обезьянку с наглой, глумливой рожицей, державшую свечу обвитым на змеиный манер длинным хвостом. Неизвестный ваятель снабдил обезьянку не по росту развитыми первичными признаками пола, выполненными к тому же с анатомической тщательностью. Получилось похабно. Вообще, обезьянка была похожа на черта (но не карикатурно, а как-то по-настоящему), отчего смотреть на нее не хотелось. Пересесть, что ли? Но Павел Романович все же остался. Подумал, что это будет попросту глупо.

Кроме того, имелся иной резон: в прошлый раз они за этим столиком и сидели. Прислуживал, правда, другой подавальщик. Павел Романович его запомнил: малокровный и плоскостопый – наверняка в детстве перенес тяжелый рахит. Как же к нему другие тогда обращались? А, вот: Матюша. Агранцев рассказывал: этот Матюша приказал долго жить у него на глазах.

Тут официант доставил яичницу (надо признать, приготовленную недурно – со специями и нежнейшими шкварками), наклонился пониже:

– Есть ли пожелания по главному кушанью? Могу составить рекомендацию. Каких предпочитаете? Рослых, пухленьких, субтильных? Шаловливых иль скромниц? Брюнеточек, рыженьких, светлых? У нас все аккуратно, с разбором. На самый придирчивый вкус. Коль захотите, я и Матюшиных обозначу. Они нынче в моем списочке ходят.

«Ого! – отметил мысленно Павел Романович. – Выходит, подавальщики тут не только тарелки меняют. Еще и своднями выступают. И что, у каждого свой штат? Оригинально».

– Позже.

– Как угодно-с, как угодно-с, – «малиновый» официант закивал и с поклоном покатился прочь от стола.

Павел Романович заложил салфетку и принялся за еду, сожалея, что не начал вояж с посещения привокзального ресторана. Там-то небось печи на ночь не гасят и мясное горячее подадут, когда спросишь, – хоть утром, хоть вечером.

В зал вошли две молодые женщины – а может, и барышни. В длинных шелковых платьях с глубоким декольте, они были чем-то неуловимо похожи. Словно сестры. Только у одной платье было бирюзового цвета, а у второй – розового.

Та, что в голубом, села к роялю. Пальцы пробежали по клавишам. Она негромко запела:

Не уходи,Побудь со мною…

Барышня в розовом встала рядом, закурила длинную папироску, предварительно вставив в мундштук. Но, похоже, пение товарки (весьма недурственное) ее вовсе не трогало. Она скучливо оглядела зал, ненадолго задержалась взглядом на господине в дальнем углу, а потом принялась рассматривать Павла Романовича.

Дохтуров это внимание к свой персоне отметил, но не стал отрываться от завтрака. На «главное кушанье» не было времени. Павел Романович подумал об этом с сожалением – и тотчас себя устыдил. А как же Анна Николаевна? Нехорошо получится. Истосковавшийся организм попытался было протестовать, но бунт был усилием воли подавлен.

«В другой раз», – примирительно подумал Павел Романович, однако на том искушение не кончилось.

Розовая барышня грациозно отошла от рояля и направилась к его столику. Подошла вплотную, держа в отставленный руке зажатый меж пальцев мундштук, сказала:

– Господин офицер, угостите даму лафитом! – Поскольку Дохтуров промолчал, добавила: – Мишель, разве ты не предложишь мне сесть?

Павел Романович неторопливо отложил нож и вилку.

– Сударыня, – сказал он, – вы чудо как хороши. Но я не Мишель. И даже не офицер. Произошла ошибка. Прошу извинить.

Барышня рассмеялась и без приглашения сама села за столик.

– Княжна Тулубьева, – сказала она, протягивая руку для поцелуя. – Для друзей просто Ирина.

Для дамы легкого поведения протянутая к лобзанию рука – моветон, однако тут не просто кокотка – а титулованная особа.