Ольга потянулась к Лаврентьеву, погладила его по щеке. Он взял ее руку, тихо заметил:
— Какая у тебя нежная лапка! Соскучился старый хрыч по женской ласке. А ты меня взаправду любишь, без дураков?
— Без дураков, — подтвердила Ольга. — Кому нужна коллективная любовь, да еще с дураками?
Вдруг Лаврентьев замер, глаза его потемнели. Ольга удивилась, но не успела ничего сказать, как за ее спиной хлестко прозвучало:
— Руки вверх! Пистолет на землю!
Ольга обернулась. Четыре бородатых парня с автоматами ухмылялись, от души наслаждаясь ситуацией. Одеты были кто в чем: самый высокий — с зеленой повязкой на голове и в рваном камуфляже, остальные, еще более невзрачные, — в замусоленных халатах.
Лаврентьев смерил пришельцев взглядом, неторопливо допил коньяк, ободряюще улыбнулся Ольге, аккуратно поставил стакан.
— И тут не дают спокойно отдохнуть.
— Пистолет на землю! — повторил высокий. — Осман, забери у него!
Он заметно шепелявил, и Лаврентьев мимолетно подумал, что высокий, как и все люди с дефектами речи, не уверен в себе.
Он вытащил пистолет, зарядил его и положил перед собой.
— Вы хоть знаете, кто перед вами?
— Знаем, командир, поэтому и берем тебя в заложники. Вместе с твоей бабой! — натужно хохотнул шепелявый.
— Не хами, щенок! — резко осадил его Лаврентьев. — И имейте в виду: кто еще шаг сделает, я стреляю. — Он положил руку на пистолет. — А если вы меня убьете, завтра мой полк сметет с лица земли все ваши кишлаки. И нейтралитет закончится. Вчера я пил водку с Сабатин-Шахом…
— Он не пьет водку! — резво вставил коротышка-боевик.
— Еще как пьет, когда надо с русскими договориться! — повысил голос Лаврентьев. — Так вот, мы с ним условились о совместных действиях. Есть договор. И если вы сейчас не уйдете подобру-поздорову, договор полетит в сортир! А вам Сабатин головы отрежет, и они тоже полетят в сортир…
Боевики переглянулись, пролепетали что-то на своем. Старший принял важный вид и изрек:
— А почему я ничего не знаю об этом договоре?
— Потому что шишка на голове не выросла, — ответил Лаврентьев.
Коротышка ухмыльнулся, остальные по-прежнему сопели в редкие бороденки. А шепелявый не унимался: