Денис пресек попытку обиженного Зитнера встать из-за стола.
— Подожди, Стивен! — Он ухватил его за рукав. — Ты можешь быть уверен, я с тобой честен и никаких переговоров за твоей спиной ни с кем не веду. Чек этот я у тебя заберу и в банк класть не буду. Не хочу нагружать тебя лишними деталями, но за последние два дня со мной происходит много странностей. Этот чек — одна из них. Обещаю, как только я сам буду иметь ясную картину происходящего, я тебе все расскажу.
— А что с поездкой в Москву? — вполне удовлетворившись таким объяснением, спросил Зитнер. — Приглашение от издателей у меня, с посольством я связался еще в пятницу — российская виза будет сделана за день…
Денис развел руками и пообещал подумать. Успокоившийся Зитнер оставил на столе плату за свой ужин и чаевые, пожал руку Гребски и удалился, при всей своей рослости и массивности весьма ловко лавируя между танцующими парами. Проводив литературного агента взглядом, Денис вернулся к котлете по-киевски, которая своими вкусовыми качествами заслуживала более внимательного к себе отношения.
Однако разделаться с котлетой ему не удалось. Денис почувствовал чью-то руку на своем плече и медленно, прикидывая, как половчее выхватить из наплечной кобуры «друга шерифа», так приглянувшегося покойному Кабану, стал оборачиваться.
— Кого я вижу! Денис Гребенщиков, если меня не обманывают мои старые глаза! — улыбаясь во весь белозубо-фарфоровый рот, проговорил высокий, сухощавый и сутуловатый старик с выцветшими, но полными жизни и веселья глазами. — А они меня не обманывают, потому что ваша очаровательная знакомая уговорила меня приобрести замечательные контактные линзы! Отличная у вас подруга, господин Гребенщиков, женщина… ух! — Старик причмокнул и выразительно покрутил в воздухе рукой.
Это был профессор Иоанн Львович Алябьев. В первый год своего пребывания в Штатах Денис как-то посетил несколько его лекций в университете Беркли, где профессор преподавал политологию с того самого момента, как был выдворен из Советского Союза еще в начале семидесятых за публикацию своих работ в ряде далеких от академизма изданий за «железным занавесом».
Кандидата исторических наук Алябьева уволили из института, где он трудился, и привлекли к уголовной ответственности по весьма популярной в то время статье — «клевета на советский общественный и государственный строй», довесив, кроме прочего, «хранение боеприпасов» — десяток патронов к автомату Калашникова, обнаруженных в его доме при обыске.
Алябьев клялся и божился, что понятия не имеет ни о каких боеприпасах, но кто же будет верить клеветнику и антисоветчику. Отбыв два года в колонии неподалеку от Тайшета и три года на поселении в деревне под Усть-Кутом, вернулся Иоанн в столицу, а тут и книга его подоспела в Америке. Большая книга, можно сказать — труд жизни, в которой он излагал основы придуманной им механистической теории государства. О книге и, соответственно, авторе заговорили средства массовой информации Запада. И как ни хотелось соответствующим органам упечь занудного диссидента в Сибирь, кто-то из высшего руководства решил не усложнять отношения с капиталистическим миром из-за такой мелочи, как Иоанн Алябьев, и ему быстро вручили билет в одну сторону. Прибыв в Соединенные Штаты, он был принят с распростертыми объятиями, объехал с лекциями множество университетов, напечатал множество статей, а для оседлой жизни выбрал Калифорнию, Беркли, зеленые холмы рядом с университетом, куда ездил на стареньком велосипеде.
— Представьте себе карту мира, — говорил профессор, разъясняя во время лекций свою теорию. — Представили? Теперь в столицу любого крупного государства воткните ножку циркуля и нарисуйте окружность радиусом, равным расстоянию от столицы до самой дальней границы государства. То, что у вас получилось, будет тем, что называют сферой «жизненных интересов государства». Если вы продолжите ваши геометрические упражнения, то в конце концов вся карта покроется взаимопересекающимися окружностями. А теперь попробуйте абстрагироваться и представить картину не плоской, а объемной, и пусть это будут не окружности, а жернова. Разного размера, разной прочности, вращающиеся в разные стороны с разной скоростью… Конечно, схема умозрительна, но достаточно образна. Время от времени у жерновов разбалтываются оси, и они начинают болтаться, крошиться. Такие внутренние биения привели в свое время к развалу Советского Союза. Чем больше жернов, тем он менее прочен.
Когда же государство считает, что в сферу его жизненных интересов входят объекты, выходящие за границу окружности, будем это называть амбициями. История, даже ближайшая, показывает, что ни к чему хорошему это не приведет. Достаточно вспомнить военную авантюру Великобритании на Фолклендах. Или тех же Штатов во Вьетнаме… Чем все закончилось?
Кстати, когда распался жернов Советского Союза, не без помощи нашего гостеприимного дядюшки Сэма, осколки полетели в разные стороны, в основном, конечно, в те же Штаты.
Денис время от времени встречался с профессором. Ему было интересно общаться с человеком, знающим о мире и вообще обо всем столько, что знание это не могло находиться в спокойном состоянии, выплескиваясь в статьи, книги, а если подворачивался собеседник, то и на собеседника.
В другое время Гребски с огромным удовольствием провел бы несколько часов, слушая профессора Алябьева, но не сегодня… Сегодня его собственные мозги были забиты мыслями и проблемами совершенно иными, мизерными с точки зрения механистической теории государства, но для него животрепещущими и болезненными.
Однако встать и уйти было бы невежливо по отношению к старику, и Денис, сделав жест радушного хозяина, произнес:
— Присаживайтесь, профессор… Рад вас видеть!
Алябьев, деликатно обойдя его, аккуратно, с прямой спиной, примостился на стуле, положил острые локти на стол, обхватил худощавое морщинистое лицо ладонями:
— Много работаете, Денис, — сказал он с осуждающими интонациями. — Вы еще молодой человек, и вам необходимо следить за здоровьем… На вас лица нет, синяки под глазами, будто вы пьянствовали сутки напролет… Я бы пришел к такому выводу, если бы не знал вас близко…
Денис пожал плечами, как бы поясняя, что ответить особенно нечего и упреки справедливы.
— Вот-вот, — укоризненно погрозил пальцем профессор, — спохватитесь, а будет уже поздно…