— Когда бы это могло быть! — воскликнул он.
Это восклицание было так неожиданно и так курьезно, что Фанни Викторовна не могла удержаться от смеха.
— А ты хотел бы этого?
— Конечно… Тогда бы я знал, по крайней мере, что она женщина.
— Это интересно… Расскажи…
Леонид Михайлович поведал ей грустную историю своей брачной жизни.
Он умолчал, конечно, о том восторженном настроении, в котором он был перед свадьбой и которое относится к тому времени, когда он писал письмо, читанное, если припомнит читатель, Карауловым с товарищем в анатомическом театре медико-хирургической академии.
Он рассказал лишь о том, что жена его через год после свадьбы обратилась в вечно брюзжащую бабу, наклонную к толщине. Миловидная и грациозная девушка заплывала на его глазах жиром и доводила небрежность своего туалета до того, что муж стал чувствовать омерзение.
Детей у них нет и не было.
Вместе с прогрессивным увеличением объема тела жена его впала в ленивую апатию, манкировала знакомствами в Одессе, где они прожили до прошлого года, и, видимо, сознавая свое увеличивающееся безобразие, стала, в довершение всего, безумно ревновать его без всякого повода и причины.
Она требовала отчета в каждом часе его отсутствия из дому, в каждой истраченной им копейке.
— У ней есть средства?
— Есть небольшие…
— А! Продолжай…
Он стал рассказывать дальше.
В конторе редакции одной из одесских газет, где он был постоянным сотрудником, появилась в числе служащих барышень миловидная брюнетка, обратившая на него свое внимание; далее нежных слов и еще более нежных рукопожатий дело у них, видит Бог, не зашло; но один из товарищей в шутку при жене рассказал о влюбленной в него конторщице, и этого было достаточно, чтобы его супруга явилась в редакцию, сделала там громадный скандал и категорически заявила, вернувшись, что они переезжают в Петербург.
Скандал в редакции, при котором супруга Свирского не остановилась даже в оскорблении редактора, делал этот отъезд и без того неизбежным.
Он убедился в этом в тот же вечер, когда получил от редактора письмо с приложением причитавшегося ему жалованья и гонорара и уведомлением, что он более не состоит сотрудником газеты.
Они распродали всю обстановку, хозяйство и переехали в Петербург.
Он здесь перебивался кое-какой случайной работой по редакциям, а дома продолжался тот же ад.