Дверь отворилась, и на ее пороге появилась горничная с серебряным подносом в руках, на котором лежала визитная карточка.
Фанни Викторовна взяла карточку и вдруг неудержимо истерически захохотала.
— Этот является не для того, конечно, чтобы читать мне лекции о нравственности… — со смехом произнесла она.
На карточке стояло:
«Леонид Михайлович Свирский».
Горничная широко открытыми глазами смотрела на Фанни Викторовну.
Она еще никогда не видала ее в таком состоянии: за какие-нибудь полчаса она горько плакала, а теперь смеялась, что есть мочи.
— Проси, — сказала, наконец, кончив хохотать, Фанни Викторовна, — и приходи ко мне в уборную.
Геркулесова вышла из гостиной.
Через минуту в гостиную Фанни Викторовны вошел Леонид Михайлович Свирский.
Пролетевшие годы оставили на нем свою печать.
Он похудел и постарел, и на его жизнерадостном лице появилось выражение постоянной грусти.
Одет он был в скромный костюм, далеко не первой свежести.
Восхищенным взором художника оглядывал он окружающую его обстановку.
Каждая действительно сделанная артистически вещица приковывала надолго его внимание.
Он не заметил, как прошло более получаса времени, как вдруг в тот момент, когда он был занят рассматриванием древней урны-курильницы, сзади него раздался полунасмешливый, полуласковый голос:
— Это ты!
Он обернулся и положительно обомлел.
Пред ним стояла Фанни Викторовна, казалось не одетая, а охваченная волною тончайших кружев.
Таковое впечатление производил надетый на ней кружевной капот, совершенно прозрачный на груди и руках.