Роман женщины

— С вами?

— Нет, с Марианной.

— Ты пойдешь ли со мною? — сказала Мари, обращаясь к старушке, к существу слишком слабому, чтобы защитить ее, которая только плакала, жалея свою госпожу.

— Мне ли оставить тебя, дитя мое, — отвечала Марианна.

— Вы должны выехать в 8 часов утра, как бы для прогулки в Булонский лес, где уже будет дожидаться вас почтовая карета. Вы сядете в нее, не говоря ни слова даже почтальону; на первой станции я присоединюсь к вам с паспортами… Через три дня мы будем в Марселе и через шесть — во Флоренции.

— Это ужасно! — проговорила Мари.

— Поклянитесь мне исполнить все это!

— Клянусь, — отвечала она едва внятно.

«Да, это послужит оправданием моего поведения! — думала она. — Что скажет свет, что подумает Эмануил, когда, обманув его для этого человека, я не дам ему такого громкого доказательства моей любви? Я там умру, быть может, но умереть здесь, среди всего, что напоминает мне мое счастье, о, на это у меня недостанет твердости. О, если б я могла умереть или забыть!»

Леон пристально смотрел на Мари; он понимал, что в ней говорило чувство.

«Она не любит меня, — подумал он, — но что за дело! Она моя теперь и, может быть, полюбит меня со временем».

В душе его по временам ослабевала даже ненависть к Юлии за то, что она сделала.

Но тщеславие ли было побудительной причиной такого снисхождения? Кто знает, не гордился ли в глубине души Леон похищением Мари так же, как и в тот день, когда овладел ею? Есть люди, в которых огласка принесенных им жертв увеличивает любовь, а общественное мнение служит им же оружием против любимой женщины.

— Итак, — сказала Мари, оставшись одна и садясь к колыбели своей дочери, — мое имя, моя незапятнанное имя отдано теперь в жертву поруганий. Говоря обо мне, скажут теперь: «Любовница де Грижа!..» Итак, жизнь моя разбита и все мое прошедшее — бессильно над будущим! Где мое детство, полное светлых воспоминаний, память матери, дружба Клементины, которая в эту минуту покоится, быть может, крепким сном: потому что, как супруга и мать, она свято исполняет свои обязанности. Что подумает обо мне она, когда моя история дойдет до ее слуха? Да, она станет презирать меня и будет права, потому что мое преступление не найдет извинения даже у самого снисходительного сердца. А первые годы моей жизни — где они? Моя комнатка в пансионе, вечерняя молитва, голубки, спокойное бытие, первое волнение любви, первая печаль — где все это? Мучения, которые теперь надрывают мою грудь, почти ничто в сравнении с той скорбью, которую дала мне смерть матери! Кто бы мог подумать, что я дойду до этого? Да, я должна уехать, я должна искупить мое заблуждение слезами и страданием всей жизни, которую я проведу с человеком, погубившим меня, с человеком, к которому я питаю одну только ненависть. И после двух, трех лет этой каждодневной смерти я посвящу себя Богу — если Он в милосердии своем не прекратит прежде мое существование. Бедная малютка! — продолжала Мари, смотря сквозь слезы на дочь. — Ты спокойно спишь, не видя, что делается вокруг себя. Бедное дитя! Я рассчитывала, что ты с улыбкой отворишь двери жизни, а вышло, что ты едва узнаешь имя твоей матери, как уже проклянешь ее! Я назвала тебя Клотильдой, думая, что дорогое мне имя принесет тебе счастье! Увы, я ошиблась! Да благословит же тебя Бог, милое дитя, не презирай меня! О, жизнь моя, мое счастье… Нет, нет! Сил моих недостанет расстаться с вами!..

И, распростертая на паркете, Мари так страдала, что, казалось, если бы сам демон видел ее муки — и он бы сжалился над ней.

А между тем, отблеск дня осветил край неба. Просыпался Париж. Марианна, не отходившая от своей госпожи, плача, стала готовиться к отъезду.

— Ты бы могла проклинать меня, — говорила ей Мари, — но ты не делаешь этого; как ты добра, Марианна!

Вместо ответа старушка бросилась в ее объятия, и слезы их смешались.

— Надо бы написать ему, не так ли? — спросила Мари.

— Кому, дитя мое?