Роман женщины

— Но что бы было тогда со мною? Мне кажется, я бы умерла. Не лучше ли было бы откровенно высказаться; как иногда глупеет тот, кто любит! А как я плакала в тот вечер, когда Клементина, веселая и счастливая, говорила мне о твоем желании… Боже мой, как плакала я!

— Отчего же ты не открылась ей?

— К чему было разбивать ее счастье, без всякой надежды составить этим свое? Я думала, что ты ее любишь…

И долго говорили они в том же тоне, передавая друг другу прошедшие впечатления.

Мы сказали, что всех занимала их свадьба, тем более что, женившись, Эмануил решительно не показывался в палате. Никогда еще не было такого во всех отношениях прекрасного соединения двух лиц, и никогда, казалось, столько счастья в будущем не обещал союз их. Эмануил и Мари, забыв обо всем их окружающем, жили друг для друга. Мари утешало ее положение — ребенок сделался женщиной; она была еще так молода, что смотрела на свое замужество как на какую-то неведомую ей, но прелестную забаву. А между тем переписка ее с Клементиной продолжалась.

«Милая Мари, — писала ей Клементина, — я оставила пансион и вот теперь сижу уже около моей тетки. Жить долее в пансионе мне сделалось решительно невозможно.

В маленьком нашем домике, в Риевилле, есть квартирка, которую ты могла бы занять с де Брионом, если весною ты согласишься с ним прожить хотя одну недельку около твоего друга, который не перестает о тебе думать и половину сердца которого ты унесла с собою в последнее наше свидание.

Однако я не скучаю; ты знаешь, что для этого не много нужно. Но чтобы не смеяться надо всем тем, что я здесь вижу, надо, чтоб истинная грусть наполняла душу. Тетка не скрывает от меня, что она взяла меня из пансиона с тем, чтобы выдать замуж. И точно, искатели моей руки уже явились — но какие искатели! Сын сборщика податей уже делал мне предложение, — он глуп до невероятности, но зато имеет с лишком сто тысяч франков, почему и воображает, что если бы продавали Париж, то и его он мог бы приобрести на эти деньги; лишь только я являюсь куда-нибудь, он устремляет на меня свои большие глаза и погружается в созерцание; в эти минуты мне всегда хочется слышать что-нибудь до того печальное, чтоб я невольно заплакала, а иначе я не в состоянии удерживаться от смеха; он играет на флейте и поет кое-какие романсы. Здесь только и говорят о его победах.

Есть тут и такие, которые ухаживают за мною и хотят приобресть мое расположение прежде, чем мою руку. Любезности, адресованные мне, — весьма любопытны. Эти господа, зная, что я живу одна с теткой, не стесняются писать мне письма, наполненные такими забавными выражениями, какие только может породить уродливая фантазия провинциалов. Посылаю тебе некоторые из них, как образчики, по которым ты можешь судить об умах нашей молодежи. Я произвожу сильное впечатление, и меня все принимают с восторгом, тем не менее я нашла здесь и порицателей, а особенно порицательниц; это — отцы и матери, обремененные неуклюжими дочками, у которых мое присутствие отбивает поклонников; они осуждают и стараются отдалить от меня тех, кто вздумал бы сделать мне предложение. Признаюсь откровенно, я сама усердно помогаю им в таком образе действий, и ничего не предпринимаю, чтобы завлечь кого бы то ни было.

Наконец, милая Мари, надо сказать, что если ты всегда счастлива, то я всегда весела; если тебе есть кого любить, мне есть над чем смеяться. Значит, ничего не изменилось ни в твоей, ни в моей судьбе — а потому и мы не должны изменять нашей дружбе. Как только что-нибудь случится со мною замечательное, я тебе сообщу о нем тотчас».

На это письмо Мари отвечала в том несколько поучительном тоне замужней женщины, которая считает себя уже рассудительною, как будто рассудок есть уже непременное следствие замужества.

«Милая Клементина, советую тебе подумать, прежде нежели решиться выйти замуж; не полагайся на вероятность, но старайся предусмотреть будущее — это главнее всего. Я счастлива, и потому-то именно мне хочется, чтобы такое же счастье было и твоим уделом; ищи таких достоинств сердца — не оцененных прежде, но оцениваемых после замужества.

Де Брион все тот же относительно меня; да, милый друг, я счастлива, слишком счастлива, и сознание, что я скоро сделаюсь матерью, еще более увеличивает это счастье. Ты не знаешь еще, но, может быть, скоро и тебе будет понятно, что за неземное блаженство заключается в этом слове; не можешь ты вообразить себе эту радость, с какою можно сказать себе: «Скоро новое существо будет обязано мне жизнью, будет любить меня, потому что это дитя моей любви и моего сердца». Как только я объявила мужу, он не оставляет меня ни на минуту. Ничего нет трогательнее, как видеть ту нежную заботу, которою он окружает меня. Он берет меня на руки, как ребенка, чтобы перенести из комнаты в карету; все мои желания, даже капризы, исполняются прежде, нежели я успею их высказать. Как часто, когда он занят, а я сижу возле него, вышивая или работая, как часто я замечаю, что он долго и с восхищением смотрит на меня, потому что любовь его ко мне заставляет его находить меня гораздо лучше, чем я на самом деле; если бы ты прислушалась к нашим мечтам о будущем, ты так же бы рассмеялась здесь, как смеешься у себя в провинции. Мы, кажется, перешли пределы возможного; ибо, вспоминая все страдания, которых хотя я и не была свидетельницею, но по крайней мере о которых я слыхала, — я невольно сомневаюсь, чтобы наше блаженство было вечно, а между тем, нет причин, чтоб оно прекратилось, ибо мы любим друг друга, кажется, еще сильнее, основательнее, чем в первый день нашего брака.

Это заставляет меня верить, что я никогда не перестану любить Эмануила, что никогда в уме моем не будет иной мысли, кроме мысли о моем муже. Без него для меня не может быть ни праздника, ни удовольствия, но и им я готова предпочесть наши вечерние беседы в уютной комнатке, у нашего камина, когда вдруг он отрывается от своей мысли, я от работы, чтоб улыбнуться друг другу, чтобы переброситься несколькими словами. Тогда он оставляет свое место, садится у ног моих и проводит целые часы в таком положении. Так мы слышим, как стихает городской шум, видим, как засыпает город, в котором для нас нет ничего привлекательного, и на движущиеся толпы мы смотрим без участия, не имея в них никакой надобности. Видим, как пустеют улицы, настает ночь, и кажется нам тогда, что в целом мире ничего нет, кроме нас и нашей любви. Я не знаю, куда и откуда идут эти вечерние прохожие, но жалею их, если ночь застает их одинокими, если нет для них сердца, которое было бы для них вселенной в часы уединения.

Через год мы намерены отправиться посмотреть Рим, Неаполь, Венецию… все эти райские уголки, которыми так богата Италия. Какая очаровательная поездка, особенно с любимым человеком! Увидеть места великих деяний, хранящие следы благости и гнева Творца, увидеть их под влиянием ума и сердца Эмануила, пройти с ним по следам страстей прошедших веков, надышаться воздухом, полным благоухания воспоминаний, наслаждаться видами неаполитанского неба, упиваться звуками венецианских баркаролл, восторгаться величием Рима и быть постоянно с ним — вот счастье, и это счастье будет мною изведано. Есть истинная поэзия, которую можно понять только тогда, когда любишь. Помнишь ли ты, еще будучи в пансионе, мы переводили Шекспира? Правда, мы понимали, что он прекрасен, но ко многому мы оставались нечувствительными; это оттого, что те струны сердца, которые могли бы сочувствовать ему, не были еще оживлены прикосновением любимой руки. А теперь по целым часам, по целым дням я читаю моего Шекспира, того самого, который был еще у меня в пансионе, и мне кажется, это совершенно новая для меня книга. Я ставлю себя то на место Жюльеты, то Офелии, то Дездомоны; мне понятны страсти, кипевшие в душах этих прекрасных и чистых созданий. Я понимаю их любовь, потому что люблю сама; я постигаю их мысли, потому что они тождественны моим. Эти создания кажутся мне более чем прекрасными; они мне кажутся истинными. Иногда я отдаю книгу Эмануилу и слушаю его чтение; тогда являются передо мною настоящие Отелло, Гамлет, Ромео. Я угадываю по звукам его голоса, что он душою понимает поэта, что его душе знакома и ревность Мора, и мечтательность Гамлета, и пылкая любовь обожателя Жюльеты. Читая эти вещи, я сомневаюсь, чтоб их мог написать простой смертный, и кажется мне, что слово «Шекспир» — не что иное, как вдохновение.

О, я понимаю увлечение тех девушек, которые губят себя чтением подобных книг, потому что они не имеют другого истолкования их значения как свое собственное понимание. Они восторгаются каким-нибудь из этих типов, которых, к несчастью, они воображают олицетворенными в первом попавшемся им человеке, и позволяют воображению заменять действительность сердца, в этом-то и заключается их громадная ошибка.

Быть может, милая Клементина, письмо мое покажется тебе скучным, но я привыкла считать тебя сокровищницею моих ощущений и моих мыслей, и вот, высказав тебе их, я прибавлю только, что первая и последняя из них постоянно одна и та же: это — что я всегда люблю тебя».

«Итак, прелестная Мари, — спустя некоторое время писала ей Клементина Дюбоа, — я положительно выхожу замуж. Ты советовала мне дорожить более всего качествами сердца — я следую твоему совету. Молодой человек с голубыми глазами, ты знаешь, тот, что играет на флейте, решительно лучше всех из целого города. Он добр — мне говорили о некоторых его истинно добрых поступках — и действительно он любит меня. Бедный молодой человек! Он целые вечера сидит за вистом с моей теткой, а тебе известно, что это уже с давнего времени считается единственным доказательством любви к племянницам. Признаюсь, меня такое доказательство трогает. К тому же, говоря откровенно, я успела решительно изменить его. Прежде он являлся роскошно одетым, но без вкуса; он носил бороду, приличную, может быть, военному костюму, но уродливую для гражданского платья. Однажды я высказала мнение об одежде человека, ставшего моим мужем, и через два дня он явился к нам, одетый, в строгом смысле слова, по высказанной мною форме, с подстриженной бородой, с прической, правда, немного изысканной, но ведь всего же вдруг нельзя требовать; словом, его почти узнать нельзя. Тебе понятно, что женщина не может остаться равнодушной при виде такого повиновения ее прихотям, и я думаю, что скоро сделаюсь госпожою Барилльяр.

Ты знаешь, я не взыскательна. Соединив то, что есть у нас и что останется ему после отца, мы будем иметь до 12 тысяч ливров годового дохода, следовательно, будем в состоянии приезжать месяца на три в Париж, если не вздумаем остаться в нем навсегда, ибо и во мне начинает проявляться честолюбие, да и ты, признаюсь тебе, составляешь главную причину таких замыслов. Одно немного огорчает меня, это его фамилия — Барилльяр, и еще, на беду, Адольф, но, говорят, не в имени счастье. Однако он принадлежит к прекрасному семейству. Отец его весьма умный человек, и, уверяю тебя, ум его далеко не дюжинный. Так что я рассчитываю выйти замуж за сына и беседовать с отцом. Старик бывает иногда у тетки, и мы начинаем с ним бесконечные рассуждения. Он был свидетелем первой революции, а ты знаешь, сколько любопытного в рассказах людей, видевших великие события.

Помоги же мне, милая Мари, советом, как уже замужняя женщина и как друг. Мне кажется, что в этом человеке я найду искреннюю и продолжительную привязанность, — более мне ничего не нужно. Главное, чтобы мои желания исполнялись беспрекословно, на это я могу надеяться, а я со своей стороны постараюсь сделать его счастливейшим из смертных. Разумеется, я никогда не буду пламенно любить его, но буду питать к нему дружбу и уважение, потому что он добр. Итак, решено; я выхожу замуж, но я заставлю его подождать согласия, ибо нисколько не мешает заставить желать себя как можно долее.