Роман женщины

22
18
20
22
24
26
28
30

Провинциальные города поистине составляют интересный предмет изучения. Ухаживание за мной этого молодого человека разделило всех, кому нечего делать, на два враждебных стана. Одни бранят меня, хотя и не знают вовсе, другие покровительствуют, хотя ни разу не видели меня в глаза, и все это потому только, что подозревают меня в кокетстве с Барилльяром, который составляет тайный предмет желаний всех матушек. Но надо тебе признаться, я пошла наперекор здешним привычкам и этим нарушила однообразие, царствовавшее здесь до моего прибытия. Когда я вошла в мою комнату, то в ту же минуту велела сорвать со стен старинные обои и оклеить их точно такими же, какие я видела у тебя в доме в той комнате, которую я занимала. Мало-помалу я переменила все в доме тетки. На меня стали нападать за эту роскошь, обвиняли в безнравственности, но я не обращала внимания. Теперь эти лишние издержки и составляют главный предмет порицаний. Говорят, что с моим ограниченным состоянием я скоро умру с голоду, если не образумлюсь вовремя; но я так же мало смотрю на подобные предсказания, как и на прежние нападки.

Пиши мне чаще, милая Мари, а то под предлогом своего счастья ты забываешь меня».

Клементина имела право сказать это, ибо Мари действительно писала ей очень редко. Правда, она могла писать ей только тогда, когда оставалась одна, что случалось нечасто; не занимаясь более политикой, Эмануил не оставлял свою жену почти ни на минуту, следовательно, время, которое Мари посвящала письмам, было, так сказать, украдено у ее мужа, и в продолжение первых месяцев дружба и политика уступали место любви, однако на последнее письмо Климентины Мари тотчас же отвечала.

«Бесценная Клементина, ты просишь моего совета? Выходи замуж; брак составляет счастье, когда соединяющиеся лица любят друг друга. Выходи за Адольфа Барилльяра, потому что он находится под рукою, и переезжай в Париж; ты этого желаешь, а тем более еще, что твоя воля будет законом для твоего мужа.

Вчера Эмануил открыл мне, что Маркиз Леон де Гриж, тот молодой человек, на которого ты указывала мне в опере, влюбился в меня, и, зная, что Эмануил любим моим отцом, он просил его помочь ему получить мою руку. Это-то обстоятельство и ускорило де Бриона просить моего отца дать согласие на брак мой только с ним, а не с де Грижем, про намерения которого он не сказал даже отцу моему ни слова. Де Гриж очень красив, но какая разница между ним и моим мужем! После нашей свадьбы он не решается показываться ни у моего отца, ни у Эмануила, хотя и был другом последнего. Он глупит; Эмануил слишком уверен во мне, чтобы ревновать. Это обыкновенное явление, что молодой человек, желая жениться, встречает препятствие в исполнении своих желаний, а в особенности еще, когда делает предложение девушке, которая давно уже невеста другого. Кажется, в этом нет ничего унизительного.

Я до сих пор ничего не говорила тебе о моем отце, а между тем ты не можешь вообразить, как он меня любит. Я составляю и его мысль, и его жизнь; отдав меня замуж, он, кажется, принес громадную жертву. Разлучившись с ним, я оставила ту же пустоту в его душе, как и в его доме. Сначала, отдавшись вполне найденному счастью, я не замечала, что происходило в нем, теперь же я вижу это ясно. Если проходит день и я не принесу принадлежащую ему ежедневно долю любви, он грустит весь день, и на следующий, приезжая к нему, я угадываю эту грусть в его улыбке, я вижу и слезу в его взгляде; но тем не менее я не слышу упрека, он только целует меня нежнее — вот и все; как будто этой лаской он хочет сказать: «Я не видел ее вчера и, быть может, не увижу завтра». Теперь я езжу к нему каждый день — и это для меня более, чем долг, это — удовольствие. Все, что я знаю об этой любви, я угадала, потому что он молчит. Он совершенно предоставляет моему желанию приезжать и не приезжать, только первое делает его счастливым, последнее — огорчает. Недавно я имела неблагоразумие сказать ему, что собираюсь ехать с Эмануилом в Италию. Он отвечал мне на это улыбкой; но в этом немом ответе я прочла столько сожаления и грусти, что не могла не понять затаенной печали. Тогда я бросилась к нему нашею, говоря: «Я не поеду». Он крепко прижал меня к груди своей.

Какое чувство может быть выше и чище этой любви — любви отца, которая окружает нас повсюду, хранит нас от дурных помыслов и всегда служит надежным прибежищем в минуты, несчастья? Если мне суждено испытать горе, я пойду оплакивать его к моему отцу, и Бог непременно пошлет мне утешение, потому что к его подножию понесутся две, равно пламенные молитвы.

Мы хотим воспользоваться хорошей погодой, которую, по-видимому, небо нам обещает, и посетить маленький замок мужа. Мой отец едет с нами; они поохотятся немного. Теперь Эмануил решительно не хочет и слышать о политике; я говорила тебе, что любовь ко мне пересилит его прежние стремления, и я сумею превратить дипломата в пастушка Аркадии.

Поговорим же о твоем предстоящем браке с Адольфом. Коль скоро ты клонишься на его сторону, это значит, что ты не замедлишь полюбить его. Говоря откровенно, я думаю, что по характеру своему ты неспособна к такой страсти, которая могла бы наложить неизгладимую печаль на твою жизнь и сердце. И было бы безумием с твоей стороны искать ее. По-моему, ты предназначена к тихой и спокойной жизни, к невозмутимым радостям семейного крова; выходи же скорее за Адольфа и, повторяю, переселяйся в Париж; таким образом в нашей столице появятся две женщины истинно счастливые, что составит в нем исключительное явление.

Маман поручает мне переслать тебе поцелуй; она все та же. Всю эту ночь она провела на бале, и когда я приехала к ней, то нашла ее так же свежею и так хорошо себя чувствующею, как будто она провела всю ночь на своей постели. Трудно встретить существо, которое бы оставалось так долго довольно своим существованием. Сказав, что по переселении твоем в Париж в нем будут две истинно счастливых женщины, я упустила из виду третью, забыв совершенно, что она гораздо прежде нас составляет такое исключение, — это моя маман.

Прощай же, друг мой; пиши ко мне, мы едем завтра. Если у тебя найдется что-нибудь сообщить мне важное или добрую весть, адресуй в наше имение; добрые вести всегда приятно узнавать поскорее».

На другой день они действительно отправились. Приехав, Мари опустилась на колени перед портретом матери своего мужа и горячо благодарила ее за свое счастье, умоляя ее не отнимать его и в будущем, прося отвратить от нее всякий страх и сомнение. Потом, пока Эмануил отдавал приказания, она пошла навстречу отцу, гулявшему по саду.

— Ну, дитя мое, — сказал ей граф д’Ерми, — ты все еще так же счастлива?

— Да, — отвечала она. — Чего еще может желать мое сердце среди таких привязанностей, как ваша, маман и мужа.

— А ты уверена, что мне дорого твое счастье?

— Об этом нечего и спрашивать.

— Что если б я вздумал дать тебе маленький совет?

— Я последую ему в ту же минуту.

— Ты замечаешь перемену, которую ты произвела в муже; ты видишь, что для тебя он забыл все, что так любил прежде; не мешает тебе понять, что для мужчины есть другие еще обязанности, кроме обязанностей супруга, — особенно для человека, находящегося в положении Эмануила. Де Брион — пэр Франции, он представитель области, которая вверила ему заботу о своих интересах, он обязан заботиться о них; у него есть враги и завистники, как у каждого человека, выходящего из общего уровня, и потому его удаление из палаты может повредить ему. Любя тебя, он забыл возложенные на него ответственности, но клятва, данная им обществу, должна быть так же священна, как и клятва, произнесенная тебе. Быть может, он понимает, что не имеет права оставить политическое поприще без всякой причины, но не имеет силы отнять у тебя ни часа времени. Следовательно, ты должна сама подарить ему этот час, который ты проведешь со мною; муж твой от этого ничего не потеряет, а отец выиграет. К тому же поверь мне, дитя мое, что натура Эмануила слишком сильна, ум слишком деятелен, чтобы праздность и бездействие не могли не надоесть ему. Предоставь ему свободно идти на пути возвышений, чтоб он не перестал быть счастливым. Приходя домой, когда после прений в палате он будет уверен, что в этом доме его ждут покой и отдых, — он еще более будет любить тебя!

— Я уже и сама думала об этом; но Эмануил казался таким счастливым возле меня, что я боялась предложить ему вернуться к прежним его занятиям, чтобы он не подумал, что я начинаю скучать от избытка счастья. Теперь, когда и вы находите ту же необходимость возвратить его к деятельности, я, не задумываясь, сегодня же вечером приведу вашу мысль в исполнение.